Выше полярного круга - [37]

И тогда он снял шапку, приложил ее к портрету и сильно стукнул кулаком. На стенде только слегка захрустело, осколки стекла беззвучно посыпались в снег. Володя выдрал фотографию, сунул ее за пазуху и отошел в сторону.

— Чародей! — крикнул кто-то из средней аллеи. — Глуши мотор! Машина пришла!

— Кончаю, — отозвался Володя дрожащим голосом. — Сейчас иду. Он достал из-под полушубка снимок, разорвал его на мелкие кусочки и затоптал в снег. И только после этого успокоился, будто камень с души упал. Теперь все справедливо…

— Сидельников! — Это уже был голос сержанта.

— Иду! — Володя прихватил лопату и потащился к первой аллее, где уже дожидалась машина. Только сейчас он ощутил смертельную усталость, которая как-то вдруг и полностью охватила все тело…

* * *

Утром последнего дня Сидельникова не повели на работу, оставили в зоне расчищать дорожки: ночью был снегопад. Володя махал лопатой без передыху, гнал минуты и часы, зная, что только безоглядное расходование сил быстро пожирает время.

Всю ночь он не спал, будоражил себя раздумьями о предстоящем дне и о том, что последует дальше. Как он заявится домой, что будет объяснять Зине, товарищам по бригаде, начальству? Милиция, конечно, сообщила по всем правилам и, должно быть, редкий кусинский житель не знал теперь о его похождениях в Северограде. Подобные новости в деревнях и поселках не ржавеют, они приобретают крылья, обрастают такими подробностями, что потом самому трудно отделить истину от вранья. Как жить после этого в Кусинске? Как смотреть людям в глаза? Наверное, в школе тоже знают о городских художествах отца Генки Сидельникова и пацаны подначивают сына. Каково ему, Генке? А Зина? Да она там с ума сходит. Или уже плюнула на него, на позорника. Прикидывался, мол, порядочным, непьющим…

Нет, выход один: уезжать из поселка. Заявиться тихонечко ночью, собрать барахло, уговорить жену, если только она согласится (а не согласится — права будет) — и мотать в другой леспромхоз, в другую область, только бы подальше от знакомых людей, от бригады, от золотого мужика Козюбина… Нашел кому доверить такое дело…

Утром Володя не стал завтракать, сонно посидел над овсяной кашей и отодвинул ее.

— Что, Чародей, объявил голодовку? — спросил Тимохин.

— Кто ж перед демобилизацией ест? — сказал Холостяк. — У него с вечера чемоданное настроение…

Володя слушал привычную уже болтовню «коллег», пытаясь проглотить тошнотворный комок, застрявший в горле. Господи, какое счастье, что через несколько часов он уйдет отсюда! Навсегда! И навсегда запомнит этот урок, чтобы уж никогда больше, до окончания дней, не попадать в этот вонючий омут…

После завтрака, как обычно, осужденных построили, объявили наряд на работы, погрузили в машины, крытые брезентом, и увезли в город. Сидельникову было велено оставаться в зоне.

Он лопатил рыхлый снег, чувствуя с каждой минутой нарастание какой-то тревоги. Это была тревога близкого часа освобождения, радостного, но и горького в своей перспективе.

Ровно, в полдень из барака вышел дежурный и громко позвал его. Он утер со лба пот, взял на плечо лопату, медленно поплелся к бараку.

— Пошевеливайся, Сидельников, — незло прикрикнул дежурный. — Или не рад? Жаль расставаться с нашей фирмой?

— Век бы ее не видать, — грустно обронил Володя.

— Тебя сюда пряником не манили. Сам напросился… Пошли в контору, там, говорят, тесть за тобой приехал.

— Какой еще тесть?

— Тебе лучше знать. На чьей дочери женился — тот и тесть.

Володю даже в жар бросило. Неужели правда каким-то чудом оказался здесь Александр Иванович, Зинин отец? А что, может, приехал в Кусинск погостить, узнал про художества зятя и решил лично убедиться. Он мужик крутой и своенравный. Примотал сюда, чтоб сообщить, что Зину с Генкой уже отправил домой, в Вологду, а ему, Володьке, привез ключи от квартиры и письмо от жены, в котором она пишет, что уже подала на развод…

Следом за дежурным Володя вошел в зданьице конторы, вынесенное за зону. В конце длинного и плохо освещенного коридора он увидел одиноко сидящего человека, не смог сразу разглядеть его, но по мере приближения Володины ноги становились непослушными, ватными, будто ступал он по зыбкой палубе корабля, попавшего в шторм…

— Принимайте, папаша, зятька, — сказал дежурный, открывая дверь с табличкой «Начальник спецприемника капитан Сидоров». Напротив этой двери понуро сидел Степан Петрович Козюбин. Не поднимаясь с длинной скамьи, он вяло оглядел Володю и нехотя протянул ему руку.

— Погулял, значит, — проговорил Козюбин с тяжелым вздохом, — А я-то столько лет считал тебя образцово-показательным… Садись, рассказывай толком, чего хоть сотворил.

— Такой случай случился, — пробормотал Володя.

— Не случаи нас ищут, мы их, — поднял палец Степан Петрович. — Поехал, выходит, в седле, а оказался в земле…

— Чего уж теперь говорить…

— Говорить, правда, нечего, а договориться надо…

— С кем договориться?

— Нам с тобой. Насчет твоей болезни.

Сидельников удивленно глянул на Козюбина.

— Какой болезни?

— От которой ты десять дней страдал в городе. — Козюбин усмехнулся. — Употребил в пищу некачественный продукт — колбасу вареную — и угодил в больницу с острым отравлением. Собрался к поезду, приехал на вокзал, телеграммы отослал, чтобы встречали, а оно и прихватило тебя, отравление. На «скорой» увезли. Соображаешь?