Выше нас — одно море - [6]

Наступил конец сентября, а нам еще предстояло идти к одному островку в море Лаптевых. Задули нордовые ветры, и плавающих льдин в проливе Вилькицкого становилось все больше и больше. За ночь легкий морозец покрывал все море «блинами» — молодым ледком. И тут из Москвы пришла радиограмма: «Во что бы то ни стало обеспечить завоз груза на последнюю точку». Это значило — хоть сами зимуйте. И мы пошли в море Лаптевых.

Капитан почти не спускался с мостика. Не уходил он и на моей вахте. В кожаном реглане на меховой подкладке, в шапке и теплых ботинках, он неподвижно стоял в рулевой рубке и молча смотрел вперед в раскрытое окно. Только однажды, когда я заступил на первую свою ходовую вахту во льдах, он угрюмо предупредил:

— Старайтесь вести корабль по разводьям. Обходите большие льдины.

Это надо было понимать так: он доверяет вести корабль в такой сложной обстановке мне, своему старпому. Нервы мои напряглись до предела. Слишком велика была ответственность. К тому же неподвижная фигура капитана, постоянно торчавшего на мостике, заставляла волноваться еще больше. Не дай бог сделать промах, дать не ту скорость или скомандовать рулевому не тот поворот — и тогда уж не жди пощады от старика.

Я стоял на крыле мостика, смотрел вперед, выискивая разводья и трещины во льду, подавал команды рулевому и менял ход корабля. Хоть и медленно, все же мы продвигались вперед, на выход к морю Лаптевых. Мне удалось высмотреть покрытое тонким льдом широкое разводье, и я ввел в него корабль. Шли минуты, и мы довольно быстро продвигались среди льдин. Я осмелел и прибавил машине ход. Возможно, я слишком поверил в это разводье, возможно, на какое-то время потерял бдительность и не столь внимательно смотрел вперед. Как бы то ни было, разводье вскоре закончилось массивной ледяной глыбой, неожиданно вставшей прямо по курсу. И, вместо того чтобы маневрировать ходами, я стал подавать команды рулевому «Лево на борт!», «Право на борт!». Но везде, куда ни поворачивал корабль, торчали из воды массивные ледяные глыбы. А машина работала «полный вперед». Мы неминуемо должны были врезаться в одну из этих ледяных скал — и тогда пробоина в борту. По моей вине. Я растерялся и беспомощно взглянул на капитана. А тот, даже не повернув головы, спокойно попыхивая трубкой, негромко сказал:

— Попробуйте отработать машиной назад.

Машина! Как же я забыл про нее? Конечно же, только она сейчас спасет нас!

Я дал полный назад, и судно остановилось у самой льдины, глухо стукнувшись о нее форштевнем. Я глубоко вздохнул, вытер ладонью взмокший лоб и остановил машину. Мне нужно было немного прийти в себя, осмотреться, снова обрести уверенность в своих действиях. Я настороженно ждал капитанского окрика, разноса, грубой ругани. А он молчал и смотрел вперед.

В конце моей вахты мы вышли на чистую воду. Когда я спускался с мостика, сдав вахту третьему штурману, сердце мое ликовало: впервые капитан не сказал мне ни слова упрека, хоть я и допустил опасный промах. Мне хотелось шутить и смеяться. Сегодня впервые я почувствовал себя старшим помощником этого нелюдимого, хмурого, старого капитана. Он даже начинал мне нравиться.

Поужинав, я прошелся по палубе, и, словно невзначай, остановился у камбуза. Против обыкновения здесь не было ни одного человека. Заглянул в полуоткрытую дверцу. У плиты на табуретке сидела Тамара и задумчиво смотрела на сияющие медные кастрюли. Я готов был стоять так весь вечер. Но Тамара вдруг вздрогнула и обернулась.

— Ой, кто это там?

— Добрый вечер, — приветливо сказал я.

Она испуганно смотрела на меня. Я чувствовал, что молчать мне сейчас нельзя. Такое молчание будет значить больше многих слов. И я ляпнул первые пришедшие на ум слова.

— Как идут дела?

Она ответила в тон мне:

— Спасибо. Хорошо идут дела.

— С посудой управились?

— С посудой управилась.

Черт, опять я говорю не то, не эти дурацкие, никому не нужные слова должен я сейчас говорить! Но ничего другого на ум не приходило. Помолчали. Она смотрела себе под ноги, я смотрел на кастрюли.

— Вы со мной, кроме как о грязной посуде, ни о чем больше не можете говорить? — тихо спросила Тамара.

Еще секунда — и я погибну. Но я же старпом, я не имею права! Капитан съест меня живьем, если я поддамся. А что команда скажет? Тот же Валдаев, тот же матрос Поликанов? Все это молнией пронеслось у меня в голове.

— Старпом обязан следить за чистотой на судне, в том числе и за чистотой посуды, — сухо сказал я.

Она вспыхнула и, отвернувшись, негромко проговорила:

— Ну так и следите за посудой, и разговаривайте с кастрюлями, а не со мной.

«Вот и все, — подумалось мне, — теперь я для нее только старпом».

На следующий день мы пришли на рейд островка и стали на якорь в двух милях от берега — обширная отмель не позволяла подойти ближе. Ветер все усиливался, и потемневшее море глухо стучалось о борт судна. Временами налетали снежные заряды, и тогда все исчезало в белой мгле. У нас не было времени выжидать хорошую погоду, и капитан принял решение начинать выгрузку немедленно.

— Вы пойдете на катере. Будете обеспечивать безопасность переходов и выгрузку на берег, — приказал он мне. — Смотрите в оба и следите за сигналами с судна.