Выпуск 3. Новая петербургская драматургия - [4]

ВАЛЕНТИНА. Тем более интересно.

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Выключите и прекратите!

ВАЛЕНТИНА. Но почему?

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Я попросил, выключить!

Пытается сам нажать на кнопку магнитофона — не получилось!

ВАЛЕНТИНА. Эй, эй, поосторожнее… Без рук!

ПОЛУКИКИН. Как ты смеешь? Как ты себя ведешь?! Это моя территория! Здесь я хозяин!

ВАЛЕНТИНА. В самом деле, не мешайте, зачем вы мешаете?

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Затем, что не надо делать посмешище из моего отца! Достаточно и того, что о нем написали в газетах!

ВАЛЕНТИНА (мягко). Виталий Петрович, я разве делаю из вас посмешище?

ПОЛУКИКИН. Молчи, Валентина! Не вздумай с ним спорить! Он ничего не поймет!.. У него ноль духовности! Ноль!.. У него одно на уме — продать мою квартиру! Скажи, скажи при всех — ты хочешь продать мою квартиру, да?..

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Что ты несешь! Я тебе предлагаю обмен, выгодный обмен!.. для тебя же и выгодный! Прекратите запись!

ПОЛУКИКИН (в микрофон). Но я ее не продам! Не надейся!.. Я не продам квартиру, в которой прошла моя юность, в которой мы с твоей матерью слушали Джона Леннона!.. На «Астре-2»!.. Двухдорожечном!.. Вы помните «Астру-2»?… Твой дед, декан института, подарил мне «Астру-2», первый переносной, и я благодарен ему, хотя я и спорил с ним о политике, и даже ругался!.. И мы танцевали с ней — вот здесь!

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. У старика маразм, а вы пользуетесь.

ПОЛУКИКИН. Я не старик, и у меня нет маразма… а ты, ты!..

ВАЛЕНТИНА. Виталий Петрович, вы действительно не хотите продать квартиру только потому, что здесь слушали Джона Леннона?

ПОЛУКИКИН (не слыша). Ты был зачат здесь под Джона Леннона!

Пауза.

ВАЛЕНТИНА (заинтересованно). Где?

ПОЛУКИКИН. Здесь! (Показал пальцем.) Здесь стояла тахта!

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Так… Мне надо знать, что он тут наплел без меня.

ПОЛУКИКИН. Валентина! Он отберет пленку!

ВАЛЕНТИНА (пряча магнитофон). Спокойно. Спокойно, Виталий Петрович. Не волнуйтесь, мы победим.

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Пожалуйста, дайте послушать. Это мое право.

ВАЛЕНТИНА. Я убегаю. Спасибо.

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Стойте!

Но она уже убежала.

Отец и сын стоят неподвижно.

ПОЛУКИКИН. Закрой дверь, сквозняк!

Сын закрывает дверь.

Выгнал, выгнал!.. Как ты мог?.. Зачем ты пришел?

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (зло). Я пришел сварить тебе борщ! (Направляется в сторону кухни.)

ПОЛУКИКИН. Я не нуждаюсь в твоей похлебке!

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (останавливается). Я бы мог разогреть тебе суп из пакетика, синтетическое пюре… но ты мой отец, и я варю тебе борщ, третий час, не отходя от плиты, варю тебе борщ!

ПОЛУКИКИН. И с упоением читаешь бездуховную пошлятину в блестящей обложке!

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Это первое. А вот и второе. Когда я позавчера пришел на работу, мне каждый считал своим долгом показать газету… с твоим падением в яму… а шеф… он спросил меня, почему я без гипса. У нас редкая фамилия, папа. Я такой же, как ты Полукикин!

ПОЛУКИКИН. Она была похожа на твою мать! Но ты никогда не поймешь этого!.. «Битлз» — моя духовная родина, Леннон — мой духовный отец. И я никогда, никогда не променяю свое первородство на твою чечевичную похлебку, на твой борщ… с жареным луком!

Начинает петь. По-английски.

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ (перебивая). Ты способен выключить газ?

ПОЛУКИКИН. Да, я способен. Я способен на многое, о чем ты даже не имеешь понятия.

ВИТАЛИЙ ВИТАЛЬЕВИЧ. Сметану возьмешь в холодильнике. (Уходит не попрощавшись.)

Виталий Петрович поет сызнова.

Без музыки.

Гордо. Решительно. Духоподъемно.

У него хороший голос. В молодости был еще лучше.

Спев — молчит. Приходит в себя.

Всему своя мера. Спокойней, спокойней!..

Виталий Петрович подошел к двери в кладовку. Прислушался. Постучал.

ПОЛУКИКИН. Федор Кузьмич, ты жив?

Пауза.

Все!.. Я один!.. Федор Кузьмич, ты жив, спрашиваю?

Дверь отворяется, из кладовки появляется Федор Кузьмич, старик с бородой и длинными волосами.

ФЕДЕР КУЗЬМИЧ. Жив, жив. (Кряхтит, потягивается.)

Виталий Петрович помогает Федору Кузьмичу выйти.

ПОЛУКИКИН. Прости, что так получилось. Кто ж знал, что он три часа будет борщ варить?..

ФЕДЕР КУЗЬМИЧ. Глаза… от света… отвыкли… а так ничего, ничего… Уже привыкают…

ПОЛУКИКИН. Столько в темноте просидеть… Прости, Кузьмич.

ФЕДЕР КУЗЬМИЧ. Да что темнота!.. Свет стоит до темноты, а темнота до свету… Всему свой черед. Я вот посидел в темноте маленько, ты мне дверь и позволил открыть. А три часа, разве срок по нашим летам, о часах ли нам думать, когда жизнь за спиной?

ПОЛУКИКИН. Ты, сядь, сядь, Кузьмич. (Стул двигает.)

ФЕДЕР КУЗЬМИЧ. Да мне ж ходить, сам знаешь, привычнее. (Однако садится.)

Виталий Петрович остается почтительно стоять.

«Три часа…» (Смеется.) Скажешь тоже… Бывало в товарняке сутками на полу маешься, ладно бы темнота — зуб на зуб не попадает, и то ничего. Вышел на Божий свет и почапал куда глаза глядят. Мир не без добрых людей. С земли не прогонят. Большая.

ПОЛУКИКИН. А часто ты в товарняках ездил?

ФЕДЕР КУЗЬМИЧ. Часто не часто, а Россию всю повидал. Да нет, пешим ходом оно и надежнее и веселее. Сам-то что стоишь? Садись.

ПОЛУКИКИН. Нет. Нет. Я постою.

ФЕДЕР КУЗЬМИЧ. Ну тогда и я встану. (Встает.) Что-то круто вы с сыном… Можно ли так?.. Не по-людски.

ПОЛУКИКИН. А ты слышал, ты слышал, как он?