Выкрикивается лот 49 - [44]

– Значит, вы думаете, – начала Эдипа, – что они хотят увезти вас в Израиль и предать суду, как Эйхмана? – Психоаналитик закивал активнее. – За что? Что вы делали в Бухенвальде?

– Работал, – ответил Хилэриус, – ставил эксперименты по искусственной стимуляции потери рассудка. Еврей-кататоник ничем не хуже еврея-мертвеца.[86] Либеральные круги СС считали это более гуманным.

Они воздействовали на своих подопытных стуком метронома, подпускали к ним змей, показывали в полночь жуткие рисунки в духе Брехта, хирургическим путем удаляли те или иные железы, вызывали галлюцинации с помощью волшебного фонаря и новых наркотиков, выкрикивали угрозы через спрятанные громкоговорители, гипнотизировали, запускали часы с обратным ходом и корчили рожи. Хилэриус отвечал за рожи.

– К сожалению, союзные войска пришли раньше, чем мы успели собрать достаточное количество данных, – вспоминал он. – Помимо нескольких эффектных результатов вроде случая Цви, в статистическом смысле мы мало чем могли похвалиться. – Он улыбнулся, увидев выражение лица Эдипы. – Да, вы меня ненавидите. Но разве я не пытался искупить вину? Если бы я был настоящим нацистом, я выбрал бы Юнга, nicht wahr? Но вместо этого я выбрал еврея Фрейда. В мировидении Фрейда никакого Бухенвальда не было. Бухенвальд, согласно Фрейду, в свете психоанализа превратился бы в футбольное поле, а в газовых камерах пухленькие дети изучали бы сольфеджио и искусство составления букетов. Печи Освенцима выпекали бы птифуры и свадебные торты, а ракеты Фау-2 стали бы обиталищем эльфов. И во все это я пытался уверовать. Я спал три часа в сутки, стараясь не видеть снов, а двадцать один час бодрствовал, тужась обрести веру. Но моего раскаяния им было мало. И несмотря на все мои усилия, они пришли забрать меня, словно ангелы смерти.

– Как там дела? – спросил полицейский.

– Превосходно, – ответила Эдипа. – Я дам знать, если потеряю надежду. – И тут она увидела, что Хилэриус положил винтовку и, отойдя в другой конец комнаты, демонстративно открывает шкаф. Эдипа взяла винтовку и направила на психоаналитика.

– Значит, я должна убить вас, – сказала она, понимая, что он отдал ей оружие нарочно.

– А разве вас не за этим прислали? – Хилэриус свел глаза к переносице, затем развел обратно; на всякий случай показал Эдипе язык.

– Я пришла, так как надеялась, что вы сможете избавить меня от одной дурацкой фантазии.

– Берегите ее! – неистово возопил Хилэриус – Что еще вам всем остается? Крепко держите ее своими маленькими щупальцами, не позволяйте болтунам-фрейдистам и отравителям-фармацевтам ее уничтожить. Храните свою фантазию, дорогая моя, чем бы она ни была, ибо ее утрата низведет вас до уровня всех прочих. Вы потеряете индивидуальность.

– Входите, – крикнула Эдипа. Хилэриус расплакался.

– Вы не станете стрелять? Полицейский ткнулся в дверь.

– Заперто, – сообщил он.

– Выбейте ее, – зарычала Эдипа, – и пусть фюрер Хилэриус заплатит по счетам.

На улице, где к Хилэриусу бросились нервные патрульные со смирительными рубашками и совершенно ненужными полицейскими дубинками, где на газоне, взревывая и выбирая место поудобнее, скучились сразу три конкурирующие кареты скорой помощи, преграждая дорогу Хельге Бламм, которая сквозь рыдания грязно оскорбляла водителей, Эдипа вдруг заметила, как луч прожектора выхватил из собравшейся толпы машину мобильной группы ККРС; в ней сидел ее муж Мачо и бойко тараторил в микрофон. Эдипа, уворачиваясь от фотовспышек, проскользнула к нему и сунула голову в окошко автомобиля.

– Привет.

Мачо на секунду выключил микрофон, но лишь молча улыбнулся. Эдипе это показалось странным. Разве кто-нибудь мог услышать улыбку? Стараясь поменьше шуметь, она забралась внутрь. Мачо ткнул микрофон прямо ей под нос.

– Записываем, будь собой, – тихо пробормотал он и затем заговорил серьезным голосом радиодиктора: – Как вы себя чувствуете после этих ужасных событий?

– Ужасно, – сказала Эдипа.

– Прекрасно, – сказал Мачо и попросил Эдипу кратко рассказать слушателям о том, что произошло в офисе. – Спасибо, миссис Эдна Мош, – закончил он, – за описание драматической осады психиатрической клиники Хилэриуса, которой вы были свидетельницей. Это был репортаж второй мобильной группы киннеретской радиостанции; а теперь мы переносимся в студию к Кролику Уоррену. – И выключил питание. Что-то было не так.

– Эдна Мош? – спросила Эдипа.

– Все будет нормально, – сказал Мачо. – Я немного изменил твой голос, а после перезаписи в аппаратной его никто не узнает.

– Куда его забирают?

– В муниципальную клинику, надо полагать, – сказал Мачо. – На обследование. Что там обследовать, интересно?

– Израильтяне, – сказала Эдипа, – должны лезть в окна. Если этого не случится, он и впрямь спятил.

Подошли полицейские и вмешались в разговор. Велели Эдипе оставаться в Киннерете на случай, если придется давать официальные показания. В конце концов Эдипа вернулась к своей взятой напрокат машине и поехала вслед за Мачо на студию. У него был ночной эфир, с часу до шести.

В холле возле комнаты с громко стрекочущими телетайпами Эдипа, оставившая Мачо наверху, в офисе, печатать репортаж, столкнулась с режиссером программы Сизаром Фанчем.