Выход из Случая - [14]

— Павел Федорыч! — издалека еще кричал Лягва.

— У меня есть, — замахал руками Комаров. — Мне не надо.

— Да я не о том, — Лягва даже запыхался и был сейчас серьезен. — Павел Федорович, вы слышали?

— Слышал. А что?

— У Голована талон отобрали. Он сразу — на Федьку. Такой скандал Федьке в депо устроил! Я думал уж — драка будет. Я бы не выдержал, а Федька молчит, как стенка.

— Значит, нервы крепкие, — сказал Комаров.

— Я Голована не защищаю, — начал Ляго с жаром. — Проехал — значит проехал, нечего на нахалку брать, отвечай по форме…

— Как ты, Лягва, да?! — сказал вдруг Зеньков.

— Так его, Витя, — засмеялся Комаров.

В декабре было такое дело. Ляго ставил состав в первый тупик на станции «Порт», и вдруг у него в головном вагоне — вагон 2048 — сработал экстренный тормоз. Лыски большие, подковались сразу две секции.

При проверке состава в депо никаких неисправностей не нашли. Все в норме! А тормоз, однако, сработал. Мнение комиссии было, что Ляго, значит, расслабился в тупике, благо конец смены, механически убрал ногу с педали безопасности, отпустил педаль — и пожалте: экстренный. Лягва сперва уперся — нет, он все помнит, не отпускал. Но на него поднажали. Что же тогда другое? Подковка-то денег стоит. И немалых. И Случай вроде повис. Так поднажали, что Лягва сам засомневался. А черт ее знает, эту педаль, дело секундное, может — действительно, состав-то в порядке…

Признал свою вину, получил запись в формуляр, из зарплаты — вычет, все как положено. Но даже мягче, чем могло быть, потому что, как отметил зам по эксплуатации Матвеев на общем собрании: «Машинист Ляго при разборе Случая вел себя хорошо. Отпустил педаль — так и говорит: отпустил». А Лягва через несколько дней в разговоре с инструктором Силаньевым и Комаровым, который был у Ляго наставником, вдруг сказал: «Все-таки я эту педаль не отпускал. Я просто теперь уверен. Не мог отпустить! Домой в автобусе еду, вроде — дремлю. Очнусь перед своей остановкой, а нога затекла. Это я ее в пол вжимал, будто педаль. А ведь спал! Смех… Нет, не мог отпустить». — «Поздно теперь говорить, — сказал Силаньев. — А, как считаешь, Павел?» — «Не знаю, — сказал Комаров. — Можно попробовать, хотя вряд ли…»

Зам по эксплуатации выслушал Комарова молча. «Не в вычетах дело, Гурий Степаныч. А молодой все же машинист, переживает серьезно, не ожидал даже от него. Как бы нам с ним в этом вопросе…» — «Только меня-то не агитируй! — рассердился Матвеев. — Сам же признал, Случай списан, состав проверили». — «Может, все-таки еще раз?» — «Там какой головной-то?» — «2048…» — «Помню, — кивнул Матвеев. — На автоведении к обороту сорок секунд опоздания привозит, хоть как простукан. Это я помню». — «Именно, что он». — «А педаль тут при чем?» — «Шут ее знает, — сказал Комаров. — Но все старшие машинисты от этого 2048 шарахаются, сам знаешь». — «Вот тебе и дам». — «Давай, напугал, — подумаешь!»— «Ладно, раз так переживает, еще проверим…»

При вторичной проверке на обкаточной ветке вагон 2048 дал такой же Случай, как вышел с Ляго. «Кратковременное замыкание в педали безопасности», — признали теперь. Машинисту Ляго деньги — назад, выговор — долой. Стал опять Ляго и чист, и весел, просыпает к смене.

Начальник депо Шалай, когда вышел после отпуска и вник в эту историю, прямо побагровел: «Гурий Степаныч, как же ты так, дал — снял, деньги, выговор? Роняешь себя как руководитель!» — «Но раз машинист оказался прав…» — «Он тебе вкрутит — прав! Дай волю, так они всегда правы. В тупике отпустил, конечно. Неорганизованный машинист! А на обкатке совпало». — «Нет, я сам катал». — «А хоть бы и так? Случай-то был закрыт? Закрыт!» — «Пришлось открыть…»

Шалай похрустел пальцами: «Теперь ты еще перед ним извинись». — «Уже извинился», — сказал зам по эксплуатации. «Во-во. А завтра к тебе еще пять шуриков придут в кабинет, мол, они ягнята. И перед ними ты извинишься?» — «Извинюсь, если виноват», — сказал Матвеев спокойно. «Вот они тебе на шею и сели». — «Ничего, шея толстая». — «Гляди, твоя шея…» Но это начальник депо сказал уже вяло, так, по инерции.

Снова, всем телом, до глубины, ощутил он равнодушие ко всему, как было весь этот год. Равнодушие и глухую неприязнь. К депо, к машинисту Ляго, к заму по эксплуатации — ко всему. «Делай как знаешь», — махнул тяжело рукой…

А Лягва с тех пор всячески старался выразить Комарову свою лягушачью симпатию. Подменил Комарова на Новый год, хоть у самого была девушка. Павел это принял, сам искал подмену. У матери — при полном отсутствии бзиков — один бзик все-таки был. Матери нужно, чтобы за новогодний стол сели всей семьей и обязательно в полном составе. Тогда, считала мать, год пройдет счастливо: все будут живые. Мать с блокады так понимала счастье — живые. И Павла заразила этим смешным суеверием.

Федька в этом году отдельно хотел встречать, в компании и с Людкой Брянчик. И Ксана уговаривала: «Пускай идет! Чего же все с нами? Двадцать лет парню». Но Павел против обыкновения уперся. Нет, дома. Ксана и та удивилась. Даже Ксане не объяснил суеверное свое прямство. Глупо и объяснять. А чтоб все были. Вместе.

«Сроду ж не уходил! А тут — один раз!» — «Это, Федя, праздник семейный, — потихоньку от Павла втолковывала Ксана. — Видишь, папа переживает». — «Сроду не видел, чтоб он по такой ерунде переживал!» — «Значит, папе это почему-то не ерунда. Зови Люду к нам…» — «Да, пойдет она!» — фыркнул Федор. Так и перевалил в Новый год, выставив подбородок. Людка Брянчик действительно не пришла, хоть Федор раза четыре звонил, уговаривал. Обиделась.