Выдумщица - [19]

Теперь моя сестра демонстрирует на полу тонкую настройку мускулов таза.

— А теперь поднимите ягодицы вверх и держите живот так, чтобы на нем была складка… — это ее последние слова, которые я слышу, выходя на бой с соседом.

Стучу в дверь и вижу, что дверь чуть приоткрыта. Я напрягаю слух, но не слышу ничего, кроме все того же грохота дребезжащей, искаженной громкостью музыки и яростно-агрессивного вокала.

Я снова стучу, на этот раз значительно громче. Никто мне не отвечает, и я иду, чтобы посмотреть в его окно, но шторы на окне задернуты.

Я стучу костяшками пальцев по стеклу. И когда я уже на грани того, чтобы признать свое поражение и по каменным ступеням ретироваться обратно в свою квартиру, кое-что меня останавливает.

Чувство, что там что-то не так.

Логически этого не объяснишь, но у меня ощущение, что там что-то неладно.

Говорят, что можно носом чуять беду, и вот сейчас я понимаю, что это значит.

Я возвращаюсь к двери и толкаю, чтобы окончательно ее открыть.

В отличие от моей квартиры, прихожей здесь нет. Дверь открывается прямо в гостиную. Света нет, но видно, что в комнате жуткий беспорядок. Теперь дух беды становится узнаваемым, в нем запахи застоявшегося табачного дыма и нестиранного белья.

Я смотрю вниз и вижу свои ноги рядом с раздавленной жестянкой из-под светлого пива и очень большим неизвестного происхождения пятном.

Что я делаю?

Это же нарушение неприкосновенности жилища.

Это незаконно.

Да и просто неразумно.

Я имею в виду, что алкоголик-неандерталец, живущий здесь, вовсе не произвел на меня впечатления человека, который снисходительно отнесется к незваной гостье.

А что, если он серийный убийца? Во всяком случае, его музыкальный вкус этого не исключает. А растительность на лице сразу напоминает тех, кого вы видите на полицейских снимках из серии «разыскивается».

Да, именно так. Я сейчас стою посреди квартиры психопата, а музыка ревет так громко, что никто не услышит моих криков. Надо уходить.

Давай, Фейт, повернись и иди назад, домой. Кто я такая, в конце концов? Джоди Фостер? Уже первый час ночи.

Но я не могу избавиться от этого наваждения, от чувства, что произошло что-то ужасное.

20

— Есть тут кто-нибудь?

Нет ответа.

Я осматриваюсь, и в свете стоящей на полу лампы вижу коробки. Сотни коробок, уложенных друг на друга. Одни стопки высокие, другие низкие, и вся комната как будто город из карточных домиков.

На двух коробках что-то написано маркером. По боковой стороне идет надпись, сделанная нетвердой рукой: «Вещи Р.».

Господи, он здесь уже несколько дней, а все еще не распаковал вещи. Похоже, он еще больший растяпа, чем я.

Или выпить любит больше, чем я. Я рассматриваю хаотичный коллаж из пустых пивных банок и водочных бутылок, украшающих ковер. Они образуют прерывистую линию, ведущую к двери, следую за ней взглядом и… О, Боже!

Я застываю на месте. Я потрясена так, что не могу сдвинуться.

21

Нога.

Крупная босая нога, высовывающаяся из двери.

Проходит несколько секунд, прежде чем я прихожу в себя и вижу тело, лежащее на полу лицом вверх.

Я бросаюсь вперед, в спальню, и слышу собственный голос, завывающий от ужаса.

Это он. Неандерталец. Лежит на полу, совершенно голый.

На лице следы рвоты, вылившейся из широко открытого рта на бороду, на щеку.

Рядом с головой пустая бутылка.

И, как это обычно бывает в чрезвычайных ситуациях, все становится нереальным, как бы выдуманным.

Вдруг я замечаю, что суечусь вокруг него, согнувшись, стараюсь обнаружить у него признаки жизни. Прижимаю пальцы к шее, жду, пытаясь поймать биение пульса.

Ничего.

Вытерев исторгнутое его желудком, беру его руку. Руку, лежавшую на паху, тяжелую руку — мне никогда бы и в голову не пришло, что человеческая рука может столько весить.

Я переворачиваю ее и опять пытаюсь нащупать пульс.

Ничего.

— Пожалуйста, — прошу я его, теребя за плечо свободной рукой, — пожалуйста, проснитесь!

Глаза у него открыты и бессмысленно смотрят в потолок, словно разглядывая что-то за его пределами.

И мне наконец приходит в голову: он ведь мертв. Я трогаю мертвое тело.

Но он еще теплый. Рвота на лице еще не высохла. Кожа бледная, но не как у покойников в морге.

Я звоню по телефону, по своему мобильному.

И слышу, как вызываю «скорую помощь». Слышу, как диктую им адрес, но все это происходит как бы на расстоянии. И очень медленно.

Как будто я наблюдаю всю сцену сверху. Потому что это уже не я. Не могу я быть девушкой, бросившей телефон на пол, прижавшей обе руки к груди мужчины, девушкой давящей ему на грудную клетку, старающейся вернуть к жизни мертвеца. Со мной такое не может случиться.

Пятнадцать нажатий на грудную клетку, затем два выдоха в рот при зажатом носе. Так нас учили на курсах при больнице Св. Иоанна. После того как умер папа. Когда я получала знания, которые мне были нужны за год до этого. Я слабо помню практические уроки на пластиковых манекенах, когда кто-то говорил нам, что не следует бояться нажимать слишком сильно, даже рискуя сломать ребро.

Я нажимаю сильно, уже в девятый раз. И внезапно одна ясная мысль выплывает из тумана этого воплощенного ночного кошмара. Мысль о том, что будет, если меня обвинят в его смерти? Ведь если он умер только что, а я только что вошла в комнату, то все это может показаться подозрительным.