Выдумки на любой вкус - [17]

Буря гуляет над месивом из кирпичей, острые струи пронзают их насквозь. Кирпичи превращаются в тесто, а вся сушильня — в болото.

— Но если так, то каким кретинам пришло в голову формовать кирпичи в дожди?

Лайо смотрит на происходящее, качает головой. Спину ломит от носилок. Кирпичи уже потеряли форму кирпичей. Они похожи на коровьи лепешки.

— Час от часу не легче, Патрисио! Ты мне не говорил, что с кирпичами тоже все не так гладко.

— Подожди пока придет дон Тачо, посмотрим, что он скажет. Третий день уже вода нам всю работу портит.

Дон Тачо пришел только на закате:

— Ну что, парни, не повезло нам… Лучше пока завязать с этими кирпичами, подождать до лета. Продолжать их лепить — значит испытывать терпение Божие. Три дня подряд дождь льет и вы работаете впустую. Приходите вечером в контору, получите, сколько заработали — сами видите, только самые просушенные кирпичи выдержали дождь…

Иларио и Патрисио уходят молча, долго петляют по улицам, добираются до площади.

— Да, Лайо, ничего у нас не вышло. Придется снова работу искать.

— Знать бы где — люди-то на любой работе мыкаются. К дону Панчо обратно — никак не выйдет, ружье ведь у Тонино. — А ты говорил дону Панчо, что ружье закладываешь?

— Что я ему буду рассказывать, сам подумай? Просто взял да ушел.

— И сколько тебе дал Тонино?

— Пять песо всего и дал. И все потратили на мальчонку, а ему лучше не становится, пищит и пищит с тех пор как родился.

— Понятное дело, Лайо, пять песо это мало. Пошли-ка к Тонино, пусть он нам пуншу даст, чтобы не простудиться, мы ведь все в поту были, когда ливень начался.

Тонино — сама любезность. Выпили не по две, не по три рюмки — много больше. Все-таки у этого Патрисио очень забавные бывают рассказы. Про крыс с ранчо Эспиносы, например, да и другие, того похлеще. Плохо только, что каждый раз он попадает в каталажку. А потом приходится браться за кирпичи, чтобы концы с концами как-то сводить. А с кирпичами уже никак не нажилишь. Знай ковыряй глину, меси получше, чтобы комков не оставалось. Таскай ее на носилках, вот и весь сказ. Конечно, нужно уметь формовать. Хорошенько смочи форму, чтобы кирпич не прилипал. Потом заполни глиной до половины. Утрамбуй лопаткой, чтобы замес взялся, потом следи, как будет подсыхать. Остается только скребком подровнять, и готов кирпич.

Когда Иларио и Патрисио добрались до конторы дона Тачо, он им вообще отказался платить.

— Приходите завтра, парни, утро вечера мудренее. Вам и так, я вижу, уже хорошо. Шли бы вы теперь домой спать.

— Сегодня и правда покойник в доме, Лайо. Уй, какой же ты пьяный, сынок! Что с тобой случилось? Смотри, донья Клета только что окропила нашего ангелочка святой водой, чтобы он прямо в рай попал.

Младенец лежит на столе, среди цветов, в платьице из крепдешина, с сусальным крестиком на лбу.

Жена Иларио сидит в углу, совсем потерянная. Плачет или нет, не поймешь. Какие-то женщины входят и выходят, приносят еще цветов для ангелочка. Иларио, усталый и в доску пьяный, растянулся на полу и через секунду захрапел.

Свечки погасли в полночь. И тогда жена Иларио в своем углу заплакала в голос. Не по ребенку — его ведь уже прибрал Господь, а из-за того, что нет больше свечек и ей жалко оставлять своего ангелочка в этакой темени.

Дон Тачо узнал о ребенке и дал Иларио лишних два песо на покупку гроба. Тот купил синий гробик, совсем маленький, как коробка для обуви. Гробик украшен разноцветными камушками, а сверху на крышке — ангелочек, крылья расправил.

Вечером Иларио пошел на кладбище с коробкой под мышкой. Там поругался с могильщиком — тот выкопал совсем мелкую могилку, глубиной в полметра. Иларио взял лопату и копал, пока не зашло солнце.

В те времена все стоило дешевле, батраки зарабатывали по шестьдесят сентаво в день, а крысиные хвосты шли по десять. Сторожу на поле платили двадцать пять сентаво, чтобы он весь день разгонял воронов своей пращой.

Сын Иларио родился и умер, когда закончен был сев. Когда вороны летают над полями и ищут в бороздах нежные ростки маиса, только что взошедшие, блестящие, как зеленые звездочки.

1949

ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ

Решив опубликовать этот рассказ, я ничем себя не ограничивал, разве что изменил имена, что вполне объяснимо, поскольку речь идет о событиях еще не законченных, на развязку которых я надеюсь повлиять.

Как сразу же поймут читатели, я имею в виду ту самую историю любви, о которой в обществе с каждым днем говорят все больше гадостей и пошлостей. Я вознамерился вернуть ей благородство, рассказав все, как есть, и буду вполне удовлетворен, если мне удастся отмыть ее от слова «адюльтер». Я бестрепетно пишу это ужасное слово, потому что уверен, что для многих, как и для меня, оно в конце повествования сотрется в прах; сотрется, когда будут до конца осознаны два обстоятельства, которыми сейчас, кажется, все пренебрегают: добродетельность Тересы и благородство Хильберто.

Мой рассказ — последняя попытка достойно разрешить конфликт, назревший в одном из семейств нашего городка. Автор пока в роли жертвы. Смирившись со своим тяжелым положением, он молит небеса, чтобы никто не заменил его в этой роли, чтобы его оставили наедине со всеобщим непониманием.