Выдумки на любой вкус - [19]

К счастью, вскоре произошло событие, которое я счел благоприятным, так как оно позволило мне вырвать у себя в доме ростки драмы, хотя, как в конце концов оказалось, не с корнем.

Однажды вечером ко мне явились три почтенные сеньоры. Хильберто в тот вечер у нас не было. Естественно, ведь они с Тересой старались держать все в тайне. Речь шла всего лишь о том, чтобы получить мое разрешение на участие Тересы в любительском спектакле.

До нашей женитьбы Тереса часто принимала участие в подобных постановках и стала одной из лучших актрис любительской труппы, которой и потребовался теперь ее талант. Мы с Тересой когда-то договорились, что с этим ее увлечением покончено навсегда. Не раз ей намекали на возможность выступить в серьезных ролях, что не противоречило бы ее теперешнему положению замужней женщины. Но мы всякий раз отказывались.

Я всегда отдавал себе отчет в том, что для Тересы театр истинная страсть, питаемая ее природными способностями. Каждый раз, как мы с ней смотрели какой-нибудь спектакль, она выбирала себе роль и вживалась в нее, как будто действительно ее исполняла. Иногда я говорил ей, что неразумно лишать себя удовольствия играть на сцене, но она оставалась тверда.

Теперь же, заметив первые признаки ее нового состояния, я сразу принял определенное решение, но чтобы оправдаться перед самим собой, заставил себя упрашивать. Я предоставил добрым сеньорам, приводя довод за доводом, убеждать меня в незаменимости моей жены в выбранной роли. Напоследок был приведен решающий довод: Хильберто уже согласился сыграть героя-любовника. В самом деле, не было никаких причин отказываться. Единственное щекотливое обстоятельство, — то, что Тереса должна была сыграть влюбленную даму, — сводилось на нет тем, что ее партнер — друг семьи. Я дал наконец дамам свое драгоценное согласие. Сеньоры выразили мне личную признательность и добавили, что общество сумеет по достоинству оценить мои благородство и смелость. Очень скоро я услышал и смущенную благодарность самой Тересы, У нее тоже была особая причина желать этой роли: пьеса называлась «Возвращение крестоносца»; до замужества Тереса трижды принималась репетировать в ней, но до премьеры дело так и не дошло. В душе Тереса почти стала уже Гризельдой.

Я был спокоен и даже доволен тем, что наши вечера, как выяснилось позже, уже таившие в себе опасность, теперь будут заняты репетициями. Мы будем окружены множеством людей, и это рассеет все подозрения.

Так как репетиции проводились по вечерам, мне не составляло труда чуть раньше обычного уходить из магазина, чтобы встречаться с Тересой в одном уважаемом доме, приютившем артистов.

Однако очень скоро стало ясно, что мои утешительные надежды не оправдались. Так как у меня хороший голос и внятная речь, режиссер попросил меня однажды поработать суфлером. Он изложил свою просьбу с трогательной неуверенностью, опасаясь обидеть меня, полушутя-полусерьезно, чтобы избежать моего резкого отказа.

Само собой разумеется, я согласился, и репетиции благополучно продолжались. Вот тогда я совершенно точно убедился в том, что прежде приписывал лишь своей мнительности.

Мне никогда не приходилось присутствовать при разговорах Хильберто и Тересы. Да они почти и не разговаривали друг с другом, но, без сомнения, под прикрытием тех слов, что они произносили громко, перед всеми, не боясь осуждения, между ними шел глубинный безмолвный диалог. Стихотворный текст, заменивший им обычный язык, казалось, как нельзя лучше подходил для этого интимного разговора. Мне было никак не уловить, откуда все время берется двойной смысл. Не мог же автор пьесы предвидеть подобной ситуации. Все это стало меня раздражать. Если бы у меня в руках не было экземпляра «Возвращения крестоносца», изданного в Мадриде в 1895 году, я бы всерьез поверил, что пьеса написана исключительно для того, чтобы запутать нас и погубить. А так как память у меня хорошая, я очень скоро выучил наизусть все пять актов. Вечером, уже в постели, перед сном, я истязал себя самыми чувствительными сценами.

«Возвращение крестоносца» имело грандиозный успех, и все зрители сошлись на том, что ничего подобного они в жизни не видели. О, этот незабываемый вечер! Триумф искусства! Тереса и Хильберто отдавались игре, как настоящие артисты. Они заставили публику плакать, переживая вместе с персонажами чистую и жертвенную любовь.

Что касается меня, то я спокойно рассудил, что после премьеры ситуация станет понятной всем и мне больше не придется одному нести это тяжкое бремя. Теперь публика обязана разделить его со мной. Любовь Хильберто и Тересы будет теперь как бы оправдана и освящена, и мне ничего не останется, как просто присоединиться к общему мнению. Настоящая любовь, перешагнувшая социальные предрассудки, свободная и святая, покорила нас всех. Поддержанию во мне подобных иллюзий способствовал один памятный эпизод. Когда спектакль закончился и послышались овации, которые несколько минут не давали опустить занавес, актеры решили собрать на сцене всех участников спектакля. Режиссер, администраторы, дирижер оркестра, художник-декоратор — все получили заслуженные аплодисменты. Наконец и меня вытащили из суфлерской раковины. Мое появление публика встретила с энтузиазмом, и аплодисменты достигли апогея. Грянули трубы, ликование было всеобщим — и актеров, и зрителей. Я истолковал взрыв аплодисментов как последнее и окончательное согласие: общество все знало и соглашалось разделить со мной ответственность за будущий финал жизненной драмы. Очень скоро я понял, как сильно ошибся, как далеко заходит пагубная «непонятливость» снисходительного общества.