Выдуманный жучок - [4]

— Ага. Счастливые эти, из общего хирургического. Делают, что хотят без мам.

— Точно. А тут пока маме объяснишь, что к чему, сама станешь бабушкой.

Под наш смех мамы мирятся. Кажется, им обеим немножко стыдно.

У каждого — свой

«Жили-были в одной больнице два хирурга, — рассказывает Аня вязаному Ёжику-папе, — один был большой, страшный и очень глупый. Звали его Александр Степанович. Другой был маленький, умный и очень добрый. Звали его Игорь Маркович».

— Аня, тебя завтра во сколько берут? — перебиваю я. Мы пытаемся натянуть на ежей одёжки от Барби.

Пока не очень получается: у кукол размер в пять раз меньше ежиного.

— В двенадцать, после малышей.

— У тебя же самая сложная операция.

— Тем более. Нельзя, чтобы мелкие столько не ели. А я вообще могу не есть. После химии совсем не хочется.

— Жучок говорит, что надо есть.

— Тоже хочу увидеть Жучка.

— Вон, сидит на журнале.

— Не вижу. Жалко. Как ты думаешь, ему можно со мной в операционную?

— Ты всё равно от укола спать будешь.

В прошлый раз я не заснула. Очень страшно было. Хотя и светло. Там над тобой огромный плафон опускают, а в нём штук десять лампочек. Очень светло и очень страшно.

— Думаю, Жучку можно. Только пусть наденет повязку и халат.

Аня фыркает.

— А кто тебя завтра берёт?

— Александр Степанович.

Я умолкаю.

— Серьёзно?

— Ага. Мама ругаться пошла, а они говорят: ничего не можем поделать. Игорь Маркович лекцию студентам читает, не отменишь.

Игорь Маркович — простой, как компот из сухофруктов. Александр Степанович — важный, как пудинг. Игорь Маркович говорит так: «Да-да, у вас перелом черепа и ушиб головного мозга. Но вы не волнуйтесь — череп у вас прекрасный, заживёт через полгода. Даже рентген повторять не будем». А Александр Степанович поднимает брови и кричит: «Ваш сын упал с кровати?! Ну всё, вполне возможен летальный исход».

— Ему бы самому сделать летальный исход, — бурчит Аня, — в смысле, чтобы вылетел из больницы за то, что половину мам до приступа довёл, хотя сам ничего не соображает.

Говорят, Александр Степанович оперирует не очень хорошо. Он из общей хирургии, просто у нас врачей не хватает. Хотя я слышала, что его из общей выгнали. А у нас — как раз врачей не хватает.

Выглядит он солидно. У него дорогие халаты и седина. А Игорь Маркович — молодой, немножко неловкий и рассеянный, в мятой зелёной рубашке. Но мама говорит, что на него пол-Москвы молится. А Александр Степанович от серьёзных случаев в ординаторской под пледом прячется.

Так что я не удивляюсь, что Анина мама ругаться пошла. Хотя она вообще поругаться любит.

Жучок тоже за Аню переживает.

— Давайте что-нибудь сделаем? — предлагает он.

— Что? — спрашиваю я. — Мы же дети.

— Точно. А как хулиганят дети?

— Ну, пастой друг друга мажут зубной. Окна выбивают. Прячутся.

— Точно. Вот пусть Александр Степанович и спрячется. А мы ему поможем.

— Гениально, — расплывается Аня в улыбке, когда я пересказываю ей план Жучка.

Когда она улыбается, то сразу делается неимоверно хорошенькая. Даже забываешь, что она лысая. «Беби боны» вон тоже лысые, а такие милые, просто прелесть. И стоят по две тысячи.

Ночью мы отпрашиваемся в туалет. Никто ничего не подозревает. Во-первых, мы лежим в разных палатах — я в обычной, Аня — в интенсивке[1].

Во-вторых, нейрохирургическое ночью ничем не отличается от дневного. И свет горит, и сёстры бегают. Люди попадают в автокатастрофы и днём и ночью. Повреждают головы в любое время суток.

Вот и сейчас, пока мы крадёмся вдоль стенки к ординаторской, где спит Александр Степанович, распахивается входная дверь. Аня хватает меня за локоть.

В проёме двери — священник в светлой одежде. В одной руке у него церковная штука, кажется, называется «кадило». Он заходит и шагает в сторону. За ним въезжает каталка. Священник кладёт свободную руку на того, кто лежит на каталке, завёрнутый в простыню. Две женщины в платках сзади проталкивают каталку в отделение. Они застывают у входа, их губы шевелятся.

Оцепенев, смотрим на того, кто завёрнут.

— Папа! — стонет он. — Папа, я боюсь. УЗИ… больно делают?

— Нет, — отвечает священник, размахивая кадилом, — совсем не больно!

В другой раз мы бы засмеялись, но я вижу кровь, которая сочится сквозь простыню. К ним уже спешит анестезиолог и сёстры.

— Срочно в операционную! — кричит он. — Александр Степанович просил не будить. Бегите вниз, там Игорь Маркович, кажется, с бумагами задержался.

— Думаешь, они не хотят его будить, чтобы он выспался? — шепчет Аня, провожая глазами пролетающую мимо каталку.

— Нет! Просто ему нельзя доверять серьёзные случаи, — убеждённо говорю я, — и тебя мы ему не доверим.

Через минуту мы стучимся в дверь ординаторской.

— Только быстро! — отзывается из-за двери Александр Степанович.

Он лежит на диване, укрывшись пледом, и щёлкает пультом от телевизора. Рядом, на табуретке — газета, на газете — банка с вареньем, из банки торчит столовая ложка.

А там над мальчиком священник кадилом машет.

— Александр Степанович, — говорит заготовленную фразу Аня, — я завтра на двенадцать назначена. Можно я зубы почищу?

— С ума сошла? — спокойно спрашивает Александр Степанович. — А вдруг проглотишь пасту?