Выборный - [7]

— Чего же тут удивляться? — хмыкнул Белое. — Классовая слепота. Азбука марксизма.

— Знаю. Читал. Штудировал. Только не получается. Странная какая-то слепота, и не мешает дворянам Плеханову и Ульянову стать революционными теоретиками, капиталисту Энгельсу — классиком марксизма, сыну капиталиста Троцкому — борцом против капитализма, а князю Кропоткину — и вовсе анархистом? А с другой стороны…

— Слабо штудировал. Поднялись над классом…

— Вот именно. Они — поднялись, а другие — нет. Почему же? Условия жизни у них особые? Или, может, наоборот — головы у них такие? Сознание выше развито? Способности особые? Или потребности? Может, «классовая слепота» — это только для самых средних, самых серых? Может, все разделение не по «классовому сознанию», а по тому, сколько человеку ума от Бога отпущено?

— Жаль, время теоретических конференций прошло… Да, наверное, и не было никогда времени…

— Что жили впопыхах, это правда. Такая печальная правда — никак не могу примириться. Куда вы так торопились?

— Шанс появился.

— И вы-то уж не упустили, — сказал Приват с сарказмом, впрочем, не оцененным Беловым.

— Не для нас шанс, — сказал он, — для всех людей вообще. Мог бы догадаться, ученая голова…

Приват действительно задумался, даже покивал головою, а потом заявил решительно:

— Слишком широко берете, товарищ Белов.

— А уже брать, — Василий Андреевич опять похлопал по карманам и поморщился, — неправильно будет. Именно в таком масштабе только и нужно подходить. Ошибались… Да, что и говорить; но цель, цель! И стремление самое искреннее!

— Ну что же, — согласился и даже вроде как чуть-чуть повеселел Приват, будем «балласту» ставить бо-ольшие памятники. Жаль, поздно, а то бы и я в скульпторы пошел. В монументалисты.

Нужно было знать Привата, чтобы почувствовать: он начал развивать длинную логическую цепочку, как шахматист заготовленную комбинацию. Василий Андреевич это знал, не раз уже схлестывались, когда плотность внешних событий давала силы.

— Пойми ты, без полувека профессор, — перебил его Василий, — что вокруг самых правильных идей, как только они становятся идеями правящими, неизбежно зашевелятся «повторялы», чуждые по сути, но действующие вроде как в рамках…

— И давно вы это поняли, Василий Андреевич?

— Какая разница? Факт есть факт.

Приват с сожалением покачал головой:

— Если бы… И не «факт». Не хотите додумывать до конца. Страшно.

— Мне-то чего бояться? — засмеялся бесплотный комиссар.

— А это привычка. Инерция, если хотите. Поработаешь десяток лет в условиях жесткого централизма — и вырабатывается особое мышление. Во всем разумный, да не во всем, не до конца. Как только ключевые слова названы, ключевые понятия определены — начинается не мышление, а повторение догм.

— Теоретик, — хмуро констатировал Белов, и в самом деле не желая, чтобы мысли скатывались… или, точнее, поднимались на тот уровень, за которым многое становилось не бесспорным, и прежде всего — их собственные, сегодняшние, вроде бы уже решенные, вроде бы уже необратимо катящиеся дела.

— Доведем до ясности вашу мысль, — предложил Приват и, не дожидаясь согласия, продолжил: — Представим, что во всех звеньях, на всех ступенях соберутся такие «повторялы». А что соберутся рано или поздно — это неизбежно, по расчету двигаться наверх легче, чем по велению сердца. И тогда начнется. Правь бал!

— Разогнались. — Предчувствие того, что Приват обязательно скажет нечто такое, что придется принять, подстегивало Василия Андреевича, заставляло сказать то, что было его правдой: — У нас не по словам честь. И в креслах во всех сидят лишь до той поры, пока слова с делом не слишком расходятся.

— Я вашему оптимизму иногда завидую, — сообщил Приват и вдруг без перехода спросил: — А если те, кто может снять, уже сами точно такие же? Если давно выработался целый, как у вас принято говорить, класс, кровно заинтересованный, чтобы ничего не менялось? Готовый держаться до последнего, все распродавать: и прошлое, и настоящее, и будущее — лишь бы на них самих, на их положение ничто не надвинулось?

— Хватит об этом. Дело давай. Лаптев чего приезжал?

— Лаптев? — переспросил Приват. — Лаптев суетится. С нами, сами понимаете, для него все ясно, но вот тут еще выплыло с церковью… Деликатная проблема. В свете ситуации… Официально не поощряется кресты сшибать, как во времена оны…

Василий, в восемнадцатом самолично своротивший крест с большой Покровской церкви, погладил усы. И сказал:

— Не та церковь пошла.

Глава 4

На исполкомовскую площадь Виктор заезжал редко: какие дела в исполкоме? Сейчас, объехав лишний круг, он пристроил «Москвич» на тесную служебную стоянку и отправился разыскивать отдел коммунального хозяйства.

В старом, не раз перестроенном и бесконечно ремонтируемом исполкомовском здании ориентироваться было трудно: какие-то переходы вдруг оказывались запертыми, а лестницы не вели никуда. Виктор потыкался в стороны, а потом наткнулся на схему пожарной эвакуации. По ней можно было разобраться, и через пять минут он вышел к приемной горкоммунхоза.

Моложавый плотный дядька с тугими щеками сидел за очень массивным старым столом, украшенным двумя телефонными аппаратами. Все в кабинете казалось излишне крупным: и мебель, и мраморная настольная лампа, и холодильник, и двойная обитая дверь с тяжелыми замками. Только оба окна, забранные изнутри крепкими решетками, казались маленькими и подслеповатыми, наверное, из-за толщины стен…