Выбор - [9]

* * *

От Гурия Никитина Вассиан знал, что прежде нилово место на Сорке было низкое, болотистое. Лес по сторонам дремучий. Мрачное, сырое было место, лишь бобры, выдры, ужи да гадюки жили.

А увидел там по правому берегу большой холм, к лесу пологий, а от него к противоположному лесу широкая земляная плотина устроена, перед которой был обширный водоем с прозрачной холоднющей водой, потому что Сорка - река ключевая. В водоеме полно всякой рыбы, которую тоже хорошо видно. Келья Нила на этом холме. И стоит часовенка. Позади них - банька и сарай, а на плотине нигде прежде не виданная низенькая мельница, колесо которой крутится и шумит и в самые лютые зимы; тогда там все в клубящемся пару и снежно-ледяном куржаке.

И березы уже рослые на холме и на плотине.

Содеяно все руками одного Нила. И высокий холм насыпан руками, и плотина. А земля принесена с изрядного расстояния. Потому что вблизи по берегам земли оказались слабыми, и он отыскал за чащобой овражец с землей плотной, просек туда тропу - и носил корзинами. И сейчас носит, подсыпает. Но уже помаленьку: разок-другой в день сходит, и все. Да больше пяти раз туда за день и не сходишь - тяжело! Начал-то четверть века назад.

Вассиан спросил, сколько же лет ушло, когда он наконец поставил тут келью и перебрался в нее из землянки, в коей жил дотоле в лесу.

Он не ответил, но улыбался.

- Удивляешься, ясный мой, зачем все это отшельнику?

Вассиан кивнул.

- У нас на Руси, - говорит, - настоящего отшельничества прежде считай что и не было. Русские подвижники и праведники если и уходили от мира, устраивали скиты, то только для того, чтобы к ним как можно быстрее собирались насельники и образовалась новая обитель. Преподобный Сергий Радонежский так сделал, наш Кирилл, Ферапонт - да все наши монастыри так основаны, сам знаешь. Дело великое, богоугодное, и вечная им хвала и слава от людей и от Господа Бога.

Но отшельничество - совсем другое: отшельник должен быть один. Совсем один много лет, чтобы никто и ничто не мешало. Иначе душу свою до конца не исправишь и не устроишь, чтобы сделалась кристально чиста и безраздельно Божья, слышала Его и жила только им.

Потому-то я и выбрал столь далекое и худое место, чтобы сюда никого не тянуло и трудно было бы дойти. И даже запрещал первые годы вообще приходить, а без чего вовсе уж нельзя было обойтись, попросил, чтоб клали на середине пути в одно старое дупло - ходил и забирал оттуда. А сам между тем холм уже насыпал, потому что считаю, что подвижничество духовное совсем не обязательно творить самоистязаниями. Изнурять, покорять плоть свою можно и надрывным полезным трудом. Всякий человек вообще, а мнихи, как воинство господне, всенепременнейше и в первую очередь должны сами все устраивать как для души, так и для плоти своей, то есть помогать Отцу своему, давшему им то и другое. По-мо-гать! Все иное - захребетничество и не по-Божьи, не ко спасению.

"Богу бо есмы поспешницы!" - говорил апостол.

И у Екклесиаста помнишь: "Нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него?"

Но как ни берег свое одиночество, года через два-три с самыми близкими из монастыря иногда уже виделся. Положат в дупло берестяную писульку, что соскучились и беспокоятся, как он тут, а я ответную: приходите, мол, к этому дуплу тогда-то. Посидим, потолкуем. А потом и к себе стал помаленьку водить. И сам письма клал в дупло, чтоб передали или переслали кому в разные края: в Москву, в Новгород было, в Грецию. Иногда про два-три письма разом. А когда опять принялся строить книги, - я ведь в юности, до пострига, был на Москве книгописцем и в монастыре начинал с книгописания, до того как ходил в Грецию и Палестину-то! - дупло тут, конечно, уже не годилось; монастырские стали носить нужные мне книги, тетрадки, харатьи и остальное прямо на Сорку. А следом и всякий иной народ потек: отшельников-пустынножителей-то никто дотоле не видывал, любопытствующих полно.

Полного одиночества, считай, так и не было. Только некоторое время, года три или пять, а потом гляжу, народу становится все больше и больше...

Рассказывает, а у самого радость в глазах уже не плещется, а будто брызжет из них, так он сам-то счастлив, что все так сложилось, так люди ему самому любы и интересны.

- Ну а когда открылось, что мои молитвы помогают, народ повалил так, что случались дни, когда сразу по нескольку приходили, и я уж опять велел проводникам по многу не водить и не всякий день. Но окрестные крестьяне и без проводников добираются.

А на молитвы ведь тоже надо время, и немалое. Ибо каждая должна быть всегда умной, мысленной, сердечной. Не твердить равнодушно или вовсе бездумно заученные еще в детстве взывания и мольбы, не надо даже пения и чтения псалмов - а надо только поверять ему, что в тот миг главное в твоем сердце, что точит, гложет, тревожит, заботит тебя больше всего. То есть воистину открывать Ему сердце и душу свою: беседовать, разговаривать с Ним про себя как с Единственным, кто понимает тебя как никто и непременно поможет.