Выбор - [11]

- Откуда он это взял?!

- Пишет, что вывел это, изучая наблюдения и вычисления звездоблюстителей и землемерителей. У него еще о стадиях и поприщах писано, что каждая из себя представляет, о широте и долготе земли. О многом писано. Почитай!

- Его самого-то видел?

- Кого?

- Кирилла нашего?

- Видел икону.

- Так он такой, как на иконе, и был. Дионисий Глушицкий при жизни его и писал. Видел, какой низенький, седенький, крепенький, точно боровичок?

- С живого писал икону?!

- А что ж! Уж ясно было, что святой и преподобный. Глушицкий и сам ведь основал два монастыря - тоже прозорливец и подвижник величайший, как и иконописец.

С Кирилла же и лучшие русские книгописцы тут повелись: Епифаний бывал, трудился, Пахомий Лагофет свое "Житие преподобного Кирилла Белозерского" начал, знаменитый Ефросин - здешний, Герасим, Мартиниан, Ефрем, ныне Гурий Тушин...

На четвертое утро Вассиан ушел с Ефимом обратно в монастырь, хотя, по правде говоря, уходить не хотелось страшно. Но счел, что уже мешает Нилу, отнимает слишком много времени.

Однако еще через пять дней получил от старца письмо, в котором тот просил у него прощения. Да-да, прощения за то, что он, как ему кажется, уж больно назидательно-учительно держал себя с ним, втолковывал вещи, кои тот наверняка знает не хуже его и о коих, конечно же, имеет свои понятия. А он ему вроде бы усиленно навязывал свои. "Не позазри, дорогой мой! Люто горяч бываю, когда реку о сердешном. А как вы ушли, я сразу заскучал по тебе. Стало быть, душа твоя моей родной оказалась. Приходи, пожалуйста, поскорей снова, как сможешь! Да пребудет с тобой Бог и охранит тебя от всяких напастей во веки веков! Жду!"

Недели через три Вассиан, конечно же, снова был у него.

Чуть ли не треть времени, а уж четверть-то точно проводил теперь там. Помогал, чем мог, по хозяйству. Выучился выстругивать ровные дощечки для книжных обложек, выучился сшивать и склеивать воедино отдельные книжные тетради. Как отошла весна, ходил с Нилом с корзинами за землей для подсыпки в плотину. Более двух ходок в день не осиливал, хотя был лет на тридцать моложе старца.

Но главное, они без конца говорили "о всем, про все", по выражению Нила, но больше всего, разумеется, о Боге, о духовном, о строении души, о человеках, вселенной. Вассиан тогда как раз читал впервые Ефрема Сирина, Григория Синаита, Нила Синайского - Нил-то знал большинство великих богословов и отцов церкви чуть ли не наизусть, особенно Василия Великого, Иоанна Златоуста, Варсонофия и Исаака Сирина, - и обязательно расспрашивал, что нового, особо ценного узнал и понял Вассиан у каждого из них. Читал Вассиан и совсем недавно переведенные новгородским архиепископом главы Ветхого Завета, которых раньше на русском языке вообще не было, - Нил-то и их читал по-гречески давно и тоже кое-что переводил для своих книг, - так тут он прямо засыпал его вопросами: ужаснулся ли Вассиан жутким жестокостям евреев, о коих говорит Иисус Навин? Целые же народы вырезали до последнего младенца, чтоб самим благоденствовать. Почему Господь допустил это? Как он думает? И что про яростные возражения Иова Господу думает?

И эллинских мудрецов-философов они много обсуждали: Платона, Овидия, Аристотеля, Гомера, Аристофана. Их Нил тоже знал хорошо. Вассиану же пришлось немало подчитывать.

А то Нил вдруг поинтересовался, какие деревья, травы и цветы он любит, каких зверей и птиц.

Оказалось, что и эти миры знает и любит, как редко кто.

А однажды встретил его тихо плача и не мог даже говорить, помахал лишь рукой, погоди, мол, а потом показал на стол, чтоб взял лежавшее там письмо. Оно было из Москвы, и в нем сообщалось, что неожиданная и непонятная опала великого князя государя Ивана Васильевича пала ныне и на внука Димитрия, и мать его Елену, что обоих упрятали в Кремле в темницы и объявлено, что кто-то - имена не названы! - злобно оклеветал великую княгиню Софью Фоминишну и сына ее Василия и посему опала с них отныне снята и недавно уже Василий торжественно провозглашен наследником престола, великим князем Новгорода и Пскова, а заточенный в узилище внук Димитрий Иванович всех титулов лишен...

- Не мог он оклеветать! Не верю! Ясный же был. Я говаривал с ним, с отроком. Чистый же. Добрый... И она не могла, тоже говаривал с ней... Господи, как страшно возле власти-то, когда ее так много... Слишком много...

Вассиану тоже было безумно жалко Димитрия и Елену, глаза тоже заволокли слезы, и в душу его опять наползла та черная, каменная тягость, которая была в ней год назад и про которую, к великой своей радости, он уже стал забывать. Да, видно, рано. Он же знал их совсем хорошо и теперь-то ясно, отлично понимал, что там не простая клевета, что там в толстых, глухих каменных стенах крутится, извивается денно и нощно гигантский клубок, подобный жуткому огромному клубку ядовитейших змей, с острых, раздвоенных жал которых капает, брызжет, растекается во все стороны непрерывная зловонная ядовитейшая клевета. Сразу с двадцати, с тридцати, со ста жал попробуй уследи, с какого в тот или иной момент. Непрерывно же извиваются, безостановочно. И при чем тут действительно ясные как день Димитрий и Елена?..