Выбор оружия - [2]

Он покидал управление, высокое светлое здание, окруженное лесом. Шагал по мокрому весеннему асфальту среди влажных сочных сугробов. В голых березах, среди белых, струящихся в небе ветвей сияла ослепительная синева, в которую хотелось всматриваться, погружаться, улететь в нее, теряя свою плоть, свое имя. Стать неузнаваемым, свободным, не подверженным чужому воздействию и приказу. Жить в бестелесной лазури, как всевидящий дух. Он ухватил из сугроба сочный зернистый снег, сжал в плотный снежок, выдавливая талую воду.

Как всегда накануне поездки, его томили предчувствия, тайные сомнения и страхи. На другом полушарии стоит ранняя теплая осень, желтеют сухие леса, опадает листва на розовую африканскую землю. По лесным дорогам тянутся боевые колонны, пикируют самолеты, горят тростниковые хижины. На безвестном повороте дороги стоит багряный осенний куст, под который уляжется чернокожий стрелок. Будет смотреть, как налетает по трассе стеклянный блеск лимузина, где он, Белосельцев, дремлет под рокот мотора. В хромированный радиатор, в ветровое стекло полетит навстречу огненный комочек гранаты.

Он шел по мокрому перламутровому асфальту среди сочных сугробов, неся на ладони отекавший капелью снежок.

Алюминиевая громада с ревущими трубами, белыми секущими плоскостями рванулась в бледное небо. Он видел в иллюминатор, как удаляются голые, туманные, полные снега леса, зеленые, с выпуклым льдом озера и реки, черные коптящие прорези автострад. Будто кто-то извлекал его из огромного города, отрывал от привычной, обыденной жизни, переносил, как саженец, в другую землю и почву, в которую ему предстояло врасти, пустить в нее свои чуткие корни. Вырванный из одной земли, еще не коснувшись другой, он летел в небесах, словно дерево с обнаженными корнями.

Салон самолета, полосатый от мелькавших облаков, был полон. Его занимали шумные, подвыпившие рыбаки, возвращавшиеся из отпуска на свои рыболовецкие траулеры, что ловили тунца и морену в Атлантике у берегов Анголы. Их ждали месяцы тяжкой работы на железной палубе среди штормов, качки, рыбьей слизи, и они на борту самолета допивали последние сладкие стаканы водки. Среди их красных, обветренных лиц, шумных голосов выделялись несколько черных молодых африканцев, сдержанных, строгих, аккуратно подстриженных. Возможно, это были военные, проходившие подготовку в московских академиях и училищах. Возвращались в свои бригады, ведущие тяжелые бои у границ Намибии. Тут же, занимая ряд кресел, сидели крепкие, чем-то похожие, дружно державшиеся мужчины, чьи воротнички были слишком тщательно застегнуты, а галстуки своей расцветкой и формой узлов неуловимо отставали от моды. Эта дружная молчаливая группа с одинаковыми новенькими портфелями могла состоять из военных советников, направляемых в помощь воюющему государству. Неподалеку сидела молодая опечаленная женщина, быть может, навещавшая кого-то из московской хворавшей родни, летевшая теперь обратно в Луанду, где работал ее муж-дипломат.

Через несколько часов Белосельцеву предстояла встреча с человеком, в котором таилась для него смертельная опасность, быть может, сама смерть. Он не мог избежать этой встречи, не мог от нее уклониться. Рожденные на разных оконечностях Земли, вскормленные от разных матерей, воспитанные в лоне несхожих культур, они случайно несколько лет назад узнали друг друга. И это мимолетное, среди сотен других, знакомство становилось частью жестокого соперничества, смертельной схватки, которую вели между собой громадные мировые системы и в которую с каждой секундой погружала его ревущая в небесах машина.

План операции, продуманный до мелочей, со множеством вариантов и побочных возможностей, хранился в его памяти, как оружие со взведенным курком. Но теперь, в самолете, он отложил в сторону это готовое выстрелить оружие. Отпустил свое дремлющее сознание в свободный полет, как отпускают легкий воздушный шар, и оно, поворачиваясь, качаясь из стороны в сторону, плыло вслед самолету, причудливо и случайно рождая картины и образы.

Синий фонарь, под которым струится метель, заметает вечерний переулок. Он возвращается из школы вдоль низких деревянных домов. Заглядывает в оранжевые окна, задернутые занавесками, из-за которых несется музыка, нестройные голоса и смех. В одном окне раздвинулась штора, возникла женщина, обнаженная, золотистая, на один только миг, испугав его видом своих поднятых рук, распущенных темных волос, мягких, окруженных тенями грудей.

Это видение, долгое, как тихая сладкая музыка, сопровождало его до Вены, куда, совершая промежуточную посадку, опустился самолет. В баре стеклянного аэропорта, среди черно-желтых табло, нарядных этикеток и медных пивных кранов артель моряков дружно сдвигала стаканы с водкой, военные советники, уединившись за столиком, не расставаясь с портфелями, скромно чокались рюмками коньяку, а ангольские офицеры сдержанно пили кофе. Белосельцев сквозь зеркальное стекло смотрел на зеленое летное поле с выруливающим «Боингом». В мокрой сине-зеленой траве прыгали зайцы. Вставали на задние лапы, чутко вглядывались в далекую, бегущую по бетону машину.