Выбор и путь. Заметки о современной прозе - [5]

«Разве можно согласиться с тем, что ре­шение Ильи в тот июльский день 1943 года сыграло роль в его судьбе, изменило всю его жизнь? И я ничего не мог сделать, пред­угадать? Но можно ли было его остано­вить?» Эти размышления естественно возникают в романе. Человек ответствен не только за свои поступки и свою судьбу, а и за судьбы людей, с которыми он связан.

Речь идет о бесспорной и выверенной нрав­ственной категории. Беда в том только, что живая действительность редко соответству­ет даже самым выверенным представлениям о ней.

Бывший лейтенант честно вспоминает и рассуждает о том, что видел собственными глазами. Он может восстановить каждый шаг Ильи «в тот июльский день» вплоть до его ис­чезновения в бою. Он знает, какую страш­ную роль сыграли в жизни их обоих майор Воротюк, пославший артиллеристов на вер­ную смерть во искупление собственной ошибки, и старшина Лазарев с его повад­ками уголовника и злобствующего доносчи­ка. Но Васильеву не под силу ни увидеть в том прошлом, как поступил Илья Рамзин, уйдя в бой и не вернувшись, ни понять под­линные побудительные мотивы рамзинского решения, если, конечно, оно было и если Рамзин не попал в плен тяжелораненым или в другом безвыходном положении.

Ситуация выбора — когда персонаж в чи­тательском присутствии идет к своему прин­ципиальному, роковому или спасительному решению и мы можем судить о его верно­сти и обусловленности,— очевидно, отсут­ствует в романе «Выбор», во всяком случае, в эпизодах, связанных с Рамзиным. Да и необходима ли она была роману, герои которого подводят некие итоги прожитого, а если судят о прошлом выборе, то только с точки зрения достигнутого жизненного результата?

Владимир Васильев прожил отпущенные ему годы совсем иначе, чем Илья Рамзин, он стремился быть честным в творчестве, знал любовь и дарил ее, он жил на своей земле и добился признания у своих соотечествен­ников. Ему досталась иная судьба, и он сделал все от него зависящее, чтобы она была именно такой, как есть. И не нашел успокоения, гармонии с окружающим. Са­мый верный выбор — вовсе не гарантия гар­монического бытия в бесконечном будущем. Об этом неумолимо и малосентиментально напомнило, об этом заставило думать воз­никшее перед Васильевым странное зеркало в облике бывшего друга.

«Он вызывает у меня какое-то необуз­данное любопытство, и я спрашиваю его, а не он меня...»

Нравственные открытия Васильева не обязательно оказываются таковыми при ближайшем рассмотрении. Следя за его душевными метаниями, подумаешь и о том, что иногда ничто не дается человеку так трудно, как самые простые истины.

Самое трудное для Васильева в том и состоит, что появление Ильи Рамзина дела­ет ясное неясным и смутным, имея в виду их общее прошлое, общий уход на фронт и общие военные будни, то есть самое драгоценное в памяти преуспевающего ху­дожника. Этого прошлого, по-своему идил­лического, становится все меньше и мень­ше, значит, что-то отнимается от самого Васильева, от самих основ его бытия.

«Понимаю ли я, что произошло? Отломи­лась часть моей жизни? Без Ильи я не мо­гу представить ни своего детства, ни войны, ни молодости...»

И все-таки, повторим, только в обращении к прошлому черпает силы растерявшийся от обилия возникших перед ним проблем Васильев. Оно оказалось не таким, каким представлялось все эти годы, но оно было, оно часть судьбы, которую ни изменить, ни переделать уже нельзя.

Укрепить те, что есть, восстановить по­рванные человеческие связи — вот единст­венно возможный выход из «душевного не­здоровья», увиденный Васильевым. Словно залитый солнцем островок в памяти Ва­сильева — довоенная Москва, зима, жесто­кая стужа и улыбка девочки, навсегда свя­занной с ним... Не от нас ли зависит сделать менее хрупким эти островки, на которых покоится наша жизнь?

«...Как хорошо знать истину... Но ведь страшно и смешно — кому и для кого исти­на нужна, если ее торжество образует про­пасть... между людьми... Вы понимаете ме­ня?» спрашивает Васильев у следователя, изучающего обстоятельства смерти Ильи Рамзина. Сказанное по частному поводу только доказывает обостренное отношение героя к важным жизненным закономерно­стям.

Художник Васильев не выбрал какого-то иного, не известного ему, вдруг возникшего в его сознании пути. Он подтвердил свою верность избранной судьбе и людям, с которыми связала его судьба.

Движение действительности начало от­крываться Васильеву, когда он погрузился в ее многослойное, принадлежащее разным временам течение,— вот неизбежный вы­вод, к которому придет читатель романа «Выбор».

Слово «тенденция» ко многому обязыва­ет. Да и так ли уж часто возникают в лите­ратуре новые тенденции и исчезают ста­рые? И так ли уж редко обращается она к тому, что казалось давно забытым?

В конечном счете все — характер пробле­матики, стиль, структура произведения — определяется индивидуальностью писателя.

Но на его умонастроениях, особенностях его взаимодействия с реальностью неизбеж­но сказываются общелитературные и обще­ственные умонастроения. А они всегда ме­няются со временем. Это особенно заметно, если сравнивать книги, принадлежащие од­ному и тому же автору и написанные в раз­ные годы.