Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от рюриковичей до олигархов - [196]

Столкнувшись с фактическим отсутствием необходимых для модернизации средств, большевистская власть уже с середины 1920-х гг. попыталась решить эту проблему путем все большей централизации в руках государства финансовых и материальных ресурсов и ужесточения распределительной политики. Однако конкретные формы и методы корректировки экономического курса определились в результате сложной политико-идеологической борьбы среди партийных лидеров.

Главным предметом споров был вопрос о том, какие экономические рычаги может использовать государство для получения средств, необходимых для развития промышленности, в условиях, когда сельское хозяйство почти целиком находится в руках частных собственников и нет никакой перспективы получить иностранные кредиты?

В шумном хоре различных мнений постепенно определились две противоположные точки зрения. Первая была наиболее отчетливо сформулирована Е. А. Преображенским, крупным специалистом в области экономической и финансовой политики, возглавлявшим до

1927 г. финансовую комиссию ЦК РКП(б) и Совнаркома. Он заявил, что революция 1917 г. произошла в стране, в которой не было создано необходимой промышленной базы для претворения в жизнь социальных программ коммунизма. Все капиталистические страны создавали свою промышленность за счет средств, полученных от эксплуатации колоний. Социалистическую индустрию в советской стране можно создать только за счет эксплуатации «внутренней колонии» — крестьянской деревни.

Вторую точку зрения отстаивал Бухарин, тогда главный редактор основной партийной газеты «Правда». Он считал, что война с крестьянством чревата для Советского государства пагубными последствиями, как экономическими, так и политическими. Поэтому развитие экономики страны необходимо основывать на союзе с крестьянством, обеспечивая крестьянам возможность повышения производительности труда, организуя кооперативы, поддерживая формы рыночного обмена. В 1925 г. Н. И. Бухарин произнес свои знаменитые слова, обращенные к крестьянам: «Обогащайтесь, развивайте свое хозяйство и не беспокойтесь, что вас прижмут».

Эти две конкурирующие программы не были лишь плодом теоретических, кабинетных изысканий их авторов. Они отражали противоречивую ситуацию, сложившуюся в стране. С одной стороны, стало зримо проявляться недовольство рабочих новым социальным неравенством, порожденным нэпом. С другой — предпринималась попытка более полно учесть интересы крестьянства, из-за позиции которого в конечном счете и был начат нэп. Правда, большинство партийцев все же поддержало Преображенского, идеи которого взял на вооружение Сталин. В свою очередь, Бухарин, сдавая позиции под нажимом Сталина и сталинцев, все более отступал, переделывал свою первоначальную теорию нэпа и приближался к Преображенскому. Он соглашался, что государство должно прибегнуть к «некоторому давлению» с целью выжать из крестьян необходимый для индустриализации капитал, а когда события приняли более серьезный оборот, в 1928 г. допускал возможность «небольшого» принуждения. Это, по сути, был лишь смягченный вариант большевистского администрирования, а не углубление нэпа в сторону рынка. Реальная альтернатива была предложена знаменитым ученым-аграрником, профессором Тимирязевской сельскохозяйственной академии Александром Чаяновым, который в эти годы именно из-за нее подвергался все более и более резким нападкам в печати.

Еще в начале нэпа советские государственные лидеры и идеологи определили соответствующую стратегию в отношении села. Она исходила из понимания ими законов прогресса, масштабов экономического роста и капиталовложений, взаимосвязанных в логической последовательности. Общественный прогресс, по их мнению, определялся ростом промышленного производства и его механизацией. Крупные производственные единицы рассматривались как безусловно более эффективные, отвечавшие требованиям современной экономики. Естественно, перевод производства на путь, ведущий в светлое социалистическое будущее, увязывался прежде всего с укрупнением масштабов и увеличением капиталовложений. Расплачиваться за это приходилось крестьянам. Сущностные характеристики крестьянства, его мелкобуржуазный характер — мелкое, неиндустриальное хозяйство, а потому, в большевистской интерпретации, реакционное и утопическое — делали его исчезновение неизбежным и желательным для строителей нового общества. Раскрестьянивание стало, соответственно, надежным показателем прогресса и нарождающегося «прекрасного нового мира».

Несмотря на поразительную близорукость и доктринерство этой модели, она утвердилась в особенности благодаря качествам большевистских партийных кадров среднего и низшего звена, ставших становым хребтом советского государства-партии. По словам крупнейшего современного социолога Теодора Шанина, «горькое разочарование нарастало у этой группы людей, загруженных плохо оплачиваемой работой и сталкивающихся с трудностями повседневного управления, которому они были плохо обучены, с нехваткой ресурсов и упрямством крестьян, тогда как требованиям „из центра“ не видно было конца-края. Общее настроение советских чиновников низшего уровня, членов партийных и комсомольских ячеек на местах, впоследствии непосредственных коллективизаторов — это злобная убежденность в том, что крестьянам слишком хорошо живется. То же самое они чувствовали и в отношении российского образованного среднего класса (вернее, того, что от него осталось) — этих любителей длинных предложений, произносимых с чувством собственной важности, которые увековечивают бесконечные сомнения и красиво живут. Словесные увертки экспертов и осмотрительность ученых выглядели как неповиновение, если не как явный саботаж, тогда как каждый день требовал простых решений и революционной отваги, как в 1919 г.