Вяземский - [9]

Впрочем, это сейчас Остафьево окутано таким роем ассоциаций и воспоминаний. А в дни князя Андрея Ивановича усадьба дышала молодостью. Сюда он в летние месяцы привозил детей. Шестерня с двумя форейторами поворачивала направо, проезжала плотину, на которой недавно появились изящные кованые решетки и фонари, огибала цветник (на нем помещались солнечные часы и пушка, выстрелом отмечавшая полдень) и подкатывала к ступенькам усадебного дома. Не было еще регулярного парка — только тоненькие деревца и кусты да липовая аллея, оставшаяся от Матвеевых. Из-за этой аллеи, очень понравившейся Андрею Ивановичу, и было куплено Остафьево. По обе стороны аллеи садовники устраивали боскеты. Из окон дома видны были пруд и речка Любуча — их не закрывали, как сейчас, разросшиеся деревья. На том берегу церковь Троицы, окруженная березами — на них в изобилии темнели грачиные гнезда… Левее — крестьянские избы, выстроившиеся вдоль московской дороги, а за дорогой вплоть до соседнего села Резанова тянулись поля… В новеньком дворце шли отделочные работы. На первом этаже Андрей Иванович разместил парадные покои и свой кабинет, служивший также библиотекой. Всюду на стенах — гравированные портреты французских и английских писателей в одинаковых узких рамках, развешанные симметрично друг другу, писанные маслом портреты русских царей, в комнатах — бюсты Сократа, Сенеки, Мольера, Лафонтена, Вольтера. В центре дома изящный небольшой зал-ротонда для парадных приемов, обставленный немногочисленными креслами и диванами с дымчато-голубой обивкой. Из зала можно пройти в парк. На втором этаже — жилые комнаты. Под домом — большие подвалы и кухня с облицованными кафелем стенами.

Ковчег минувшего, где ясно

Дни детства мирного прошли

И волны жизни безопасно

Над головой моей текли;

Где я расцвел под отчей сенью

На охранительной груди,

Где тайно созревал к волненью,

Что мне грозило впереди;

Где искры мысли, искры чувства

Впервые вспыхнули во мне

И девы звучного искусства

Мне улыбнулись в тайном сне…

Это Вяземский в Остафьеве 1830 года.

Приветствую тебя, в минувшем молодея,

Давнишних дней приют, души моей Помпея!

Былого след везде глубоко впечатлен —

И на полях твоих, и на твердыне стен

Хранившего меня родительского дома.

Здесь и природа мне так памятно знакома.

Здесь с каждым деревом сроднился, сросся я.

На что ни посмотрю — все быль, все жизнь моя.

Весь этот тесный мир, преданьями богатый,

Он мой, а я его…

...

Все те же мирные и свежие картины:

Деревья разрослись вдоль прудовой плотины,

Пред домом круглый луг, за домом темный сад,

Там роща, там овраг с ручьем, курганов ряд,

Немая летопись о безымянной битве;

Белеет над прудом пристанище молитве,

Дом Божий, всем скорбям странноприимный дом.

Там привлекают взор, далече и кругом,

В прозрачной синеве просторной панорамы,

Широкие поля, селенья, Божьи храмы,

Леса, как темный пар, поемные луга

И миловидные родные берега

Извилистой Десны, Любучи молчаливой,

Скользящей вдоль лугов струей своей ленивой.

Это Вяземский в Остафьеве 1857 года.

Едва окину я нетерпеливым взглядом

И церковь у пруда, и дом с тенистым садом,

И дальние холмы, и сизый мрак лесов,

И липу древнюю, ровесницу веков,

Которая от лет и громовых пробоин,

Как изувеченный во многих битвах воин

На старости своей красуется еще

В зеленом, бурями разодранном плаще,

Едва я подходил к сей милой мне картине,

А память жизнь придаст кладбищу и пустыне.

Это Вяземский в Бад-Киссингене 1863 года — но памятью в родной усадьбе…

Велик соблазн набросать лирическую картинку одинокой прогулки юного князя Петра Андреевича по берегам тихой Любучи, присовокупив к этому навеянные пейзажем образцы раннего творчества. Но увы и ах, первые воспоминания Вяземского об остафьевском парке совсем не лирические, а скорее жутковатые. Андрей Иванович воспитывал сына в строгости и приучал его ничего не бояться. С этой целью мальчика и оставляли одного в отдаленном уголке ночного парка, откуда он должен был самостоятельно (и, разумеется, без слез) выбраться. Учили плавать Петра такими же радикальными средствами — отец сам бросал сына в остафьевский пруд и уходил, даже не глядя, как тот выберется на берег… Впрочем, прогулки с любимым томиком тоже были, не могли не быть, но скупой на воспоминания о себе Вяземский о них умалчивает.

Разумеется, его воспитание сводилось не только к ночным приключениям в остафьевском парке. Больше всего князь Андрей Иванович мечтал видеть сына разносторонне образованным и собранным человеком. С этой целью он старался приобщить наследника главным образом к точным наукам, но ничего путного из этого не получилось — к алгебре и физике мальчик выказывал стойкое равнодушие.

Вообще Петр скорее побаивался отца, нежели любил его. Тот иногда смеялся выходкам сына, но куда чаще смотрел на него с холодным неудовольствием, и это молчаливое неодобрение было тяжелее иного скандала. Случалось князю Андрею Ивановичу и лично сечь наследника розгами (например, за тайком присвоенный персик), но чаще наказания были более оригинальными. Однажды отец заметил за обедом, что сын съел чересчур много хлеба и выпил слишком много воды. Юный князь стал возражать — кое-что на столе еще оставалось. Андрей Иванович тут же приказал посадить сына на хлеб и воду на весь следующий день. К чести Вяземского, он вспоминал об этом без малейшей обиды на отца.