Вяземский - [7]
Дженни была родом из ветви, называвшейся О'Рейлли Хит Хауз (Heath House). Ее прапрадед Майлз О'Рейлли по прозвищу Слэшер («Рубака») был последним в роду, кто носил титул принца Бреффни; прадед, полковник Джон Рейлли, умерший в 1717 году, состоял на службе английского короля Якова II и командовал своим собственным полком «Драгуны Рейлли». Отца Дженни звали, как и пращура, Майлзом. Кроме дочери, в семье были еще сыновья Доуэлл, Джон-Александр и Мэттью.
Самым ярким представителем этой ветви рода был троюродный дядя Дженни — граф дон Алехандро О'Рейлли (1722 или 1725—1794), оставивший заметный след в истории Испании. С юных лет он состоял на службе в испанском флоте, добился расположения короля Карла III, служил на Кубе (одна из центральных улиц Гаваны до сих пор носит его имя — калье Орели), занимал пост губернатора Луизианы (нынешний американский штат тогда принадлежал Испании) и возглавлял неудачную военную экспедицию в Алжир, после которой получил чин генерал-фельдмаршала, был назначен генерал-капитаном Андалузии и губернатором Кадиса. Там во время своего европейского вояжа с ним свел знакомство князь Андрей Иванович Вяземский (запись «Mr. le comte Oreilly» есть в его путевом дневнике[5]). Имя Алехандро О'Рейлли упоминается в поэме Байрона «Дон Жуан». Таким образом, у русского поэта П.А. Вяземского неожиданно обнаруживается дальний родственник в Испании — человек яркой, авантюрной судьбы, какими славилось XVIII столетие.
Родной брат Дженни — и, следовательно, родной дядя Вяземского — Джон-Александр (1769—1832) тоже связал судьбу с Испанией. Он дослужился до полковничьего чина, воевал с армией революционной Франции в 1793—1794 годах, а в старости получил известность как филантроп и автор воспоминаний.
Итак, князь Петр Андреевич — наполовину ирландец, к тому же с заметными предками и с явной семейной предрасположенностью к космополитизму. Сказалось ли это на складе его характера, на писаньях, на судьбе вообще? Или все-таки (см. эпиграф) — «маленькая Россия»?.. Конечно. Ведь в России найдешь при желании и ирландца, и шведа, и француза, да мало ли кого еще, и будут их жизни искриться русскими талантами, русской природой, стихами, безверием, верой, московским выговором, петербургским легкомыслием… «В самом уме моем есть какой-то русский сгиб и склад», — признавался Вяземский и был убежден, что «пойдет в потомство с российским гербом на лбу». Ирландские корни давали себя знать очень редко. Был, правда, в жизни князя Петра Андреевича момент, когда он всерьез собирался эмигрировать в Ирландию и даже просил друзей разыскать там его родню. Но, когда ему действительно выпал случай посетить Британские острова, Вяземский не предпринял ни малейшей попытки навестить родину своих предков, хотя такая возможность у него была. Увлечение Байроном и Вальтером Скоттом, перевод из Томаса Мура «Ирландская мелодия», позднее стихотворение «Введенские горы», не слишком старательные попытки овладеть английским языком… пожалуй что и все. Реже всего при исследовании биографии Вяземского вспоминаешь о том, что в нем половина ирландской крови. (Хотя — не ирландские ли в нем задиристость, ершистость, неуступчивость во взглядах? И нет ли здесь счастливого сочетания с аналогичными русскими черточками? Это уже вопрос к специалистам, изучающим национальные характеры обоих народов. Подсказку дал еще Джеймс Джойс: «Кельтский дух во многих отношениях сходен со славянским».)
Сразу после женитьбы Вяземские некоторое время жили в Петербурге. Там Андрей Иванович, помимо служебных должностей, занимал пост избранного мастера знаменитой в узком кругу масонской ложи «Молчаливость». Связи его с масонством были давними и прочными — еще в 1782 году Вяземский вошел в состав насквозь масонского Дружеского ученого общества при Московском университете; его коллегами по этому обществу были Н.И. Новиков, М.М. Херасков, И.П. Тургенев. Приятельские отношения связывали Вяземского с известными масонами С.И. Плещеевым и А.А. Ленивцевым. Во время своего заграничного странствия князь Андрей Иванович выполнял некоторые поручения «братьев», в частности, в апреле 1782 года в Стокгольме изучал масонские рукописи в королевской библиотеке, а в июле присутствовал при работе Вильгельмсбадского конвента, объявившего Россию независимой масонской провинцией.
Все же видным деятелем русского масонства А.И. Вяземский так и не стал — главным образом из-за личных своих черт, «независимости и гордости», врожденного «омерзения от кривых дорог». Он был слишком умен, ироничен, трезвомыслящ, слишком сам по себе, чтобы подчиняться «тайной воле вожаков». И, кстати, история его отношений с масонством в точности повторилась в биографии Петра Андреевича: в 1818 году по молодости лет он вступил в какую-то варшавскую ложу, но побывал на ее заседании всего один раз. А после того, как ему отказали в приеме киевские «вольные каменщики» из ложи «Соединенные Славяне», Вяземский и вовсе перестал интересоваться масонством: если и упоминал о нем, то бегло и с явной иронией.
Но вернемся к судьбе князя Андрея Ивановича. Летом 1788-го он отправился на турецкий фронт, участвовал в осаде Очакова, а в мае 1789-го супруги Вяземские окончательно поселились в Москве. После рождения 21 июня 1789 года дочери Екатерины у пары появился дом в Малом Знаменском переулке, в приходе Святого Антипия Пергамского. Там-то и родился 12 июля 1792 года долгожданный сын Вяземских — Петр, в двадцать пятом колене потомок Рюрика. Отцу было тридцать восемь лет, матери — тридцать.
