Вячеслав Тихонов - [6]
Арнштам всех послушал и сказал: «Ребят, так невозможно. Это мы действительно попадем в какую-то черную дыру, в черную чеховскую дыру. У нас будет провал за провалом. Потому что я не слышу конструктивных предложений. Это молодой режиссер, молодой начинающий мастер. Ему нужно сейчас посоветовать что-то толковое. Что вы ему посоветуете конструктивно? Зачем бессмысленно ругаетесь? Понимает он Чехова, не понимает — это его личное дело. Посоветуйте!» И тогда все пожали плечами и сказали: «Ну нет! Ну пусть, раз он такой молодой мастер, пусть он и решает с точки зрения молодого мастера. Но что мы все советуем — то это уж точно убрать Кулагина, который вообще не понимает, как он туда попал». А это был такой момент: он не очень понимал, как он сюда попал, с какими целями. Я просто очень люблю Леню и до сих пор и всегда смотрю, когда вижу, там, где-то на экране, всегда его смотрю, потому что как бы былая такая приязнь, она все не оставляет меня. Но вот у Кулагина был в пробах такой действительно слегка взгляд такого человека, который не очень понимает, куда он попал. Все это закончилось, мы вышли в коридор. И вот тут-то ко мне подошла абсолютно выдающаяся женщина — Люция Людвиковна Охрименко. Она всегда говорила про себя, уточняя: «Я — Люция Людвиковна, не — говна, а — ковна». «Да, — сказал я, — Люция Людвиковна». Люция Людвиковна была ассистентом по актерам, как теперь говорят — кастинг-директором, и вторым режиссером у Юткевича на чеховской картине, которую он снимал тогда. Вообще была любимейшим кастинг-директором. Тогда таких безобразных выражений не было. Тогда все говорили по-русски. Еще был такой сладостный период, когда можно было вокруг услышать русскую речь… Она ко мне подошла и на ухо сказала: «Сережа (а мы с ней были не знакомы, она мне только вот сказала, что она „ковна“), Сережа, позвоните Тихонову». Я говорю: «Какому Тихонову?» — «Позвоните Тихонову». Я говорю: «Что? Вячеславу?» Она говорит: «Вячеславу, Вячеславу Васильевичу, позвоните ему». Я говорю: «Чего я ему буду звонить? Он меня пошлет просто. Кто я и кто он? Он князь Андрей. А я кто такой? Даже не этот самый, не офицер Тушин, Люция Людвиковна». — «Позвоните, я вам дело говорю». Я говорю: «Ну нет, ну я не могу. Тогда, может быть, вы позвоните?» Она говорит: «А что я-то буду звонить? Ну меня он знает. Вы ему позвоните». А я говорю: «А зачем я ему буду звонить?» Она говорит: «Зачем вы будете звонить? Ну хорошо. Тогда посмотрите какой-нибудь кусочек из картины Швейцера „Мичман Панин“. И вы поймете, зачем вы будете звонить Вячеславу Васильевичу Тихонову». И я побежал и посмотрел «Мичмана Панина», где действительно была еще одна блистательнейшая актерская работа, совершенно неожиданная, которую сделал Вячеслав Васильевич Тихонов.
Мичман Панин
Мичман Панин
Мичман Панин
Я набрал номер телефона. «Да, это я, да, Тихонов. Чехов, да? А, дипломная работа, да? Ну хорошо, давайте я приду на „Мосфильм“, мы поговорим». Это само по себе на меня произвело невероятное впечатление, что ко мне придет Тихонов с тем, чтобы поговорить. Не я к нему пойду пешком, а потом на коленях, в рубище целовать ноги, а он придет ко мне на «Мосфильм» с тем, чтобы поговорить. Он пришел, причем пришел на десять минут раньше назначенного срока. И вот это меня в нем поражало. А потом мы с ним и снимали вместе, еще много картин, и в общем-то и дружили всю жизнь. И это всегда была абсолютная точность, аристократическая точность. Понимаете? То есть на десять минут раньше назначенного срока.
Мичман Панин
Он пришел, мы сели. Он прочитал сценарий и сказал: «Знаете, у меня сейчас в общем пустое время. А я давно мечтал сыграть что-нибудь по Чехову». Сказал настороженно. Не «я давно мечтал сняться в дипломной работе у никому не известного какого-то тухлого фраера» — «я давно тоже (согласитесь, да, аристократический человек), я давно мечтал сняться в чем-нибудь по Чехову». И это на меня еще повесило, еще такую, знаете, тройную цементную ношу, как будто меня зацементировали всего в асфальт. Человек мечтал. И во-первых, я кого-то заменяю, значит, чего-то там снимаю по Чехову после чьего-то провала, дальше еще Тихонов давно мечтал сняться в чем-нибудь по Чехову, а будет сниматься вот у этой вообще никому не известной личности и непонятно по какому поводу попавшей на «Мосфильм». Но все это уже завертелось…
На семи ветрах
Пришел Тихонов на пробы… И совершенно ужасающе, ужасающе сыграл эту пробу. Я очень жалею, что я ее… Вообще жалко, что вот так выкидываются пробы, потому что на самом деле это одна из самых волнующих и интереснейших страниц истории отечественного кино, интереснейших страниц. Просто ну как-то даже непонятно было, как он примитивно, пошло, элементарно сыграл эту вещь, чего-то там он цеплял Бурляева. Я помню, говорил: «А ты, милок, что-то ты на меня!» Какой-то был ужас. Но тем не менее все это неумолимо шло к развязке. И вот-вот меня должны были вздернуть на рею. Поэтому выбирать у меня не было никакой возможности. И я позвонил Тихонову опять и сказал: «Пробы чудесные, Вячеслав Васильевич, абсолютно прелестные пробы. Мы с вами будем работать. Давайте, если Вас не затруднит, зайдите на „Мосфильм“, мы померяем костюм». И с этого момента мы начали работать. И вот в этой работе мы оба с самого начала испытывали, вы знаете, художественную неприязнь друг к другу. То есть мне дико не нравился Тихонов в том, что он собирался делать по Чехову, а я был дико подозрительным парнем, так сказать, вообще после князя Андрея и Сергея Федоровича Бондарчука. Он все время как бы на меня смотрел и понимал эту страшную биологическую разницу между мной и Сергеем Федоровичем Бондарчуком. И он еще ощущал, вероятнее всего, такую биологическую степень собственного падения. Потому что какие-то его черты, при общении со мной носили трагические нотки. Они звучали в его облике…
