Вы любите Вагнера? - [49]

Но ответа не дождался. Андре все еще не мог прийти в себя: смерть Анриетты и то, чем они занимались в подвале, стояли у него перед глазами. “Земля набилась в ее роскошные волосы… Даже завернуть ее не во что было…”

Его начало мутить.

— Разве у тебя был другой выход? — спросил Перришон. Он был взволнован не меньше Андре и обращался скорее к себе самому, чем к товарищу. — Каждому но заслугам! Скольких она людей предала, прежде чем добраться к нашему департаменту? А скольких могла еще выдать? — Голос его окреп, стал суровым. — В бою как б бою. Андре поднял голову.

— Да, я понимаю…

Он достал из кармана куртки патроны, найденные в сумке Анриетты, и внимательно перебирал их — продолговатые железные желуди. Но из них не вырастут по весне зеленые деревца.

— Она вела дьявольскую игру. Краплеными картами и почти без козырей, но чуть было не выиграла! Не выгляни я тогда… ночью она снова хотела зарядить мой пистолет. Ведь я ее уверил, что она станет связной, и она ухватилась за эту возможность. Возможность?

Андре засмеялся, но смех был горьким, злым. Когда он выходил из комнаты, Перришон окликнул его:

— А я тогда не ошибся, правда? Когда сказал, что в чем-то ты промахнулся.

— Ты ошибся, Мато.

— Что там ни говори, а она великолепна.

— Ты ошибся: я промахнулся во всем. Но этому больше не бывать. Поверь мне.

Перришон согласно кивнул головой. Он верил ему.

В ЧЕТВЕРГ УТРОМ

XXV

Валил густой снег. Генерал Дезе и Верцингеторикс стояли на своих постаментах, облаченные в белые королевские мантии, а раненого римлянина, вот уже полстолетия умиравшего под копытами вздыбленного коня, февраль прикрыл белым саваном.

В четверть девятого Андре покупал газеты на площади де Жод. “Ля Монтень” посвятила событиям в магазине несколько строк без комментариев. “Авенир” описывала их подробно, со знанием дела: “Человек, разыскиваемый немецкой полицией, — не кто иной, как советский офицер, опасный, отчаянный террорист, заброшенный к нам с целью организовать в департаменте банду иудейско-большевистских убийц. Его арест — дело ближайших дней”.

О стычке на площади Филипп-Маркомб газеты ничего не сообщали. Рука цензуры. Гестапо не любит писать о своих неудачах. Андре смял газеты и швырнул их в сточную канаву, потом заглянул в бистро “Рабле” выпить чашечку кофе.

У прилавка громко разговаривали трое пожилых мужчин, судя по виду, коммерсанты. Один из них торжественно провозглашал:

— Германия? Но позвольте, она не питает ненависти к Франции. Конечно, мысль о военной оккупации не из радостных, по…

Его собеседники обеспокоенно оглянулись, а поборник патентованной демократии на прусский образец воодушевленно продолжал

— Однако маршал полагает, что поражение было просто необходимым, оно открыло перед Францией новые возможности!

Чашечка кофе осталась нетронутой: Андре о ней совершенно забыл, злость кипела в нем. Тем временем доморощенный политик и стратег провозгласил:

— Построить новую Европу вокруг Германии! Это грандиозная идея Гитлера! Маршал понял: Франция выиграет от этого. Суверенность европейских границ — устарелое понятие. Долой границы, которые порождают войны! Освободить русский народ…

“Курск и Харьков освобождены, полный разгром под Сталинградом. Вот и приходится изворачиваться немецкой пропаганде”.

И не одернешь этого типа — час еще не пробил. Он единым духом выпил остывший кофе, достал из кармана деньги и хотел было окликнуть гарсона, но замер на месте — коммерсант спросил многозначительно:

— Кстати, о русских. Вы знаете, что этот, которого разыскивает полиция, имел соучастника?

Не дожидаясь ответа, он поспешил похвастать своей осведомленностью:

— Такой же, как и мы, коммерсант, парижанин… А знаете, откуда я это взял? Сын моих соседей, с верхнего этажа, служит в полиции. Чудесный парень! Умный, отчаянный, один из участников облавы на Кур Саблон. Он сообщил о своих подозрениях гестапо, и парижанин выложил все. Когда таких субъектов прижмешь к стенке, у них быстро развязываются языки. Вот увидите, русскому долго не продержаться Жаль, что есть еще французы…

Какой-то посетитель с огромной кожаной сумкой через плечо, — очевидно, водопроводчик — резко повернулся и как бы ненароком толкнул коллаборациониста в бок локтем. Тот не удержался и клюнул носом мраморную стойку.

Радость охватила Андре. “Наш человек, у него тоже руки чешутся. Таких надо держать на примете: они очень скоро понадобятся”, — подумал он, прислушиваясь к извинениям водопроводчика.

— Ох! Извините, ради бога! Мы-то с вами французы и поймем друг друга правильно.

Прежде чем говорун успел напустить на себя снова таинственный вид и с апломбом заговорить, водопроводчик, улыбаясь, вышел из кафе. Андре расплатился и двинулся за ним следом.

На улице разгулялась настоящая февральская метель. Он втянул голову в плечи и зашагал сквозь белую пелену плотного снежного ветра. Снежинки — холодные осы, пахнущие русским морозом, жалили непривычное к холоду лицо, но Андре не ощущал их жгучего прикосновения: он думал о своей любви, о поведении Анриетты, о людях, которые плели против него сети, не видя его и не зная, о человеке, с отчаянной решимостью уничтожавшего бошей и как бы подтолкнувшего их организацию к решительным действиям.