Такая мрачная перспектива, казалось, удвоила отчаяние Марио, и теперь он оплакивал уже не только смерть свояка, но и собственную кончину. Его душераздирающие вопли вызывали живейшее сочувствие толпы, хотя никто так и не понял, в чем дело. Альдо давно свыкся с отцовскими выступлениями, но все же испытывал некоторую неловкость и пытался подтолкнуть Марио к выходу. Тот сопротивлялся.
– Я с места не двинусь, пока ты не скажешь, смею ли я рассчитывать на твое прощение! И предупреждаю, если ты откажешь, я немедленно паду мертвым к твоим ногам!
По первым рядам слушателей пробежал одобрительный шепот. То были знатоки! Не желая продолжать эту сцену, Альдо уверил отца, что прощает его от всего сердца. Тут же позабыв обо всех сожалениях и печали, Марио торжествующе указал зрителям на сына:
– Вот настоящий парень! Желал бы я всем нынешним и будущим отцам такого!
Кое-кто, не в силах сдержать воодушевления, зааплодировал. Очень довольный собой, Марио расплылся в улыбке.
– Увы, негодный я отец! А как твои раны?
– Почти зажили. Не волнуйся…
Но Марио вовсе не собирался лишить себя нового случая излить чувства.
– Кровь моего сына! – возопил он, обращаясь к внимательной аудитории. – Следовало бы накинуть мне на шею петлю и протащить по всему Неаполю, так чтоб сил оставалось лишь на мольбы о прощении. Ибо нет преступника страшнее меня!
Это произвело сильное впечатление – особенно подействовало упоминание о средневековой пытке, которой предлагал подвергнуть себя Гарофани. Некоторые из зрительниц даже начали всхлипывать. Через головы толпы высокорослый Дино заметил двух карабинеров, явно заинтересовавшихся причиной такого скопления народа. Рыбак взял брата за руку и, не давая ему времени на возражения, потащил к выходу.
– Довольно, Марио, пора домой…
Гарофани послушно двинулся за младшим братом, но все же заметил на ходу:
– Не в упрек тебе будь сказано, Дино, но ты никогда не отличался тонкостью чувств…
Они вышли из трамвая на Муниципальной площади, прошли по виа Сан-Джакомо до виа Рома и оказались в старом городе, а там уже рукой подать до виколо Сан-Маттео. Давно поджидавший их Джузеппе с криком бросился домой, оповещая об их появлении. Оказавшись среди своих, Альдо почувствовал, как к горлу подступил комок. Теперь он точно знал, что никогда не сможет жить вдали от Неаполя. Все столпились на кухне, ибо именно там у Гарофани была гостиная. Увидев сына, Серафина испустила такой вопль, что никто не сумел бы сказать – от радости она кричит или от отчаяния. Самые младшие по этому сигналу тут же вцепились в материнскую юбку.
– Ну-ну, мамочка, зачем ты так? – нежно пробормотал Марио.
И тут, словно ее прорвало, Серафина разразилась потоком слов:
– Бамбино мио! Тебя ли я вижу? Небо, само небо дало мне такую радость! О Мадонна, я отдам тебе половину выручки за месяц!
Гарофани потянул жену за рукав.
– Поосторожнее, сердце мое… нельзя обещать того, что не можешь выполнить… А вдруг они там поймают тебя на слове? Как мы тогда станем жить? – И, словно желая оправдаться перед домашними, Марио добавил: – Мы говорим, говорим… и сами не всегда отдаем себе отчет…
– Санта Мадонна, я и забыла, как мы бедны, – в смущении пробормотала Серафина, – ты же все понимаешь, я смогу дать треть, нет… четверть… Ах, Матерь Божья, лучше я вам ничего не скажу, пусть это будет сюрпризом… А теперь, когда я возблагодарила Непорочную, обними свою маму, бамбино мио!
И Альдо с разбегу уткнулся лицом в могучую грудь матери. Его, как в детстве, охватила нежность, и слезы подступили к глазам. Потом его обнимали и приветствовали, каждый в свою очередь, Лауретта, Памела, Тоска, Бруна. Из мужчин первым открыл объятия Джованни, следом Джузеппе, Альфредо и Бенедетто. Марио, не желая оставаться в стороне, опять облобызал сына, а за ним снова мать и старшая сестра. И вот все семейство Гарофани, включая самых маленьких, охваченное могучим порывом возвышенных чувств, прижалось друг к другу, мешая смех со слезами, уже почти забыв о первоначальной причине и просто радуясь, что все они снова вместе.
– Альдо! А как твои раны? – возопила наконец Серафина, возвращаясь к действительности. – Ты не умрешь от них?
– Да нет же!
– Ты мне клянешься?
– Да, клянусь… Меня два-три раза ударили кинжалом, но только поцарапали кожу.
– Колоть кинжалом моего сына! Да что эти генуэзцы, дикари что ли? Клянусь Христом Спасителем, если бы они убили моего мальчика, я бы спалила их проклятый город! А теперь съешь хороший кусок пиццы… Как ты, наверное, проголодался, бедняжка!
Все устроились кто как мог и принялись уничтожать пиццу, которой в тот день было много, поскольку Марио не торговал.
– Немножко не хватает майорана, – пробормотала Серафина с набитым ртом. – Но как же тебе удалось избежать смерти, Альдо? Как эти бандиты тебя не убили?
– Меня спасла девушка…
– Будь она благословенна! Надо думать, в Генуе женщины лучше мужчин…
– Причем здесь Генуя, когда она англичанка…
– Англичанка?… – ошарашенно переспросила Серафина и, что-то сообразив, окинула всех членов семейства торжествующим взглядом. В нем явственно читалось: не каждая мать в старых кварталах может похвастаться, что ее сына спасла от гибели англичанка. Захваченный воспоминаниями об Одри, Альдо пылко добавил:
