Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя - [45]

Максин, которая практикует уже тридцать лет и является матриархом нашей группы, медленно покачивает бокал с вином.

– Почему ты продолжаешь с ней работать?

Я обдумываю это, отрезая ломтик сыра от куска на подносе. На самом деле все идеи, предложенные группой за последние пару месяцев, потерпели крах. Если, например, я спрашивала Бекку, почему она плачет, она тут же отбивала вопрос обратно: «Именно за этим я к вам хожу – если бы я знала, что происходит, меня бы тут не было». Если я говорила о нашем взаимодействии – о ее разочаровании во мне, ее ощущении, будто я ничего не понимаю, ее мыслях о моей бесполезности, – она уводила разговор в сторону, говоря, что такое случается только со мной, ни с кем более. Когда я пыталась сфокусироваться на нас – чувствует ли она, что ее обвиняют или критикуют? – она впадала в ярость. Когда я пыталась поговорить об этой ярости, она замолкала. Когда я спрашивала, не может ли молчание быть ее способом неприятия меня из страха, что мои слова ее ранят, она снова говорила, что я ее не понимаю. Если я спрашивала, почему она продолжает ходить к человеку, который ее не понимает, она говорила, что я отвергаю ее и тоже хочу, чтобы она ушла – как и бойфренды или коллеги. Когда я пыталась помочь ей задуматься, почему эти люди избегают ее, она говорила, что мужчины боятся обязательств, а коллеги просто снобы.

Обычно то, что происходит между пациентом и психотерапевтом, так же выглядит во взаимодействии пациента и людей в реальном мире, и в безопасном пространстве кабинета пациент может начать понимать, в чем причина. (А если «танец» пациента и психотерапевта не работает в жизни, чаще всего это потому, что у первого нет близких отношений – именно по этой причине. Очень удобно иметь нормальные отношения – на поверхностном уровне.) Казалось, что Бекка отыгрывает со мной и со всеми остальными свою версию взаимоотношений с родителями, но она и это не желала обсуждать.

Конечно, случается такое, что контакт между психотерапевтом и пациентом не налаживается, когда на пути встает контрперенос специалиста. Признак один: негативные эмоции по отношению к пациенту.

Я говорю группе, что Бекка действительно раздражает меня. Но это потому, что она напоминает мне кого-то из моего прошлого, или потому, что с ней действительно трудно взаимодействовать?

Психотерапевты используют в работе с пациентом три источника информации: что он говорит, что он делает и как мы себя чувствуем в процессе. Иногда у человека как будто на лбу написано: «Я НАПОМИНАЮ ТВОЮ МАТУШКУ!» Но, как кураторы говорили нам раз за разом во время учебы: «То, что вы чувствуете как принимающая сторона, реально – пользуйтесь этим». Наши впечатления важны, потому что мы наверняка наблюдаем что-то очень похожее на то, с чем сталкивается любой другой человек в жизни пациента.

Это знание помогло мне начать сопереживать Бекке, увидеть, насколько глубоки ее страдания. Покойный репортер Алекс Тизон считал, что у каждого человека есть своя эпичная история, «где-то в путанице бремени и желаний субъекта». Но я никак не могла пробраться к истории Бекки. Я чувствовала себя невероятно уставшей после наших сессий – не из-за умственных усилий, а от скуки. Я запасалась шоколадом и делала серию прыжков перед ее визитом, чтобы взбодриться. Я даже перенесла ее сессии с вечера на утро, чтобы она приходила первой. Но все равно: как только она садилась, меня накрывало скукой, и я не могла с этим справиться.

– Ей нужно заставить тебя почувствовать себя некомпетентной, чтобы самоутвердиться, – говорит мне Клэр, востребованный психоаналитик. – Если у тебя ничего не получится, она сможет не чувствовать себя такой неудачницей.

Может быть, Клэр права. Самые трудные пациенты – не такие как Джон, который меняется, но не осознает это. Самые трудные пациенты – вроде Бекки, которая продолжает ходить, но не меняется.

Недавно Бекка начала встречаться с очередным парнем, Уэйдом, и на прошлой неделе она рассказала мне, что у них произошла ссора. Уэйд заметил, что Бекка постоянно жалуется на своих друзей. «Если они так тебя раздражают, – спросил он, – зачем ты продолжаешь с ними дружить?»

Бекка «не могла поверить», что он так сказал. Он что, не понял, что она просто спускает пар? Что хочет выговориться, а не быть заткнутой?

Параллель была очевидной. Я спросила Бекку, не пытается ли она спускать пар в моем офисе и не видит ли, как и в случае с друзьями, некую ценность в наших отношениях, даже когда порой чувствует себя разочарованной. Но Бекка сказала, что я снова ничего не поняла. Она пришла, чтобы поговорить о Уэйде. Она не видела, что сама заткнула Уэйда – так же, как и меня, что в итоге заставило ее саму замкнуться в себе. Она не хотела увидеть свои поступки, которые мешали людям дать ей то, что она хочет. Бекка пришла ко мне, чтобы какие-то аспекты ее жизни изменились, но она казалась не слишком готовой к переменам. И так же, как и у Бекки, у меня были свои ограничения. Все известные мне психотерапевты сталкивались с этим.

Максин снова спрашивает, почему я до сих пор работаю с Беккой. Она отмечает, что я испробовала все, что знала из курса обучения и из профессионального опыта, что советовали специалисты в нашей консультационной группе, но у Бекки не наблюдается никакого прогресса.