Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя - [42]

Я кликнула на письмо и увидела, что это напоминание о заказанных билетах на концерт; я купила их несколько месяцев назад в качестве сюрприза к приближающемуся дню рождения Бойфренда. Мы оба любили эту группу, их музыка была чем-то вроде саундтрека к нашим отношениям. На первом свидании мы выяснили, что у нас одна и та же самая-самая любимая песня. Я даже представить не могла, что пойду на этот концерт с кем-то, кроме Бойфренда, особенно в его день рождения. Стоит ли мне идти? С кем? И не буду ли я думать о нем в день его рождения? Что вызывало вопрос, а будет ли он думать обо мне? И если нет – значила ли я что-нибудь для него? Я снова посмотрела на заголовок в «Разводе»: «Управляем негативными мыслями».

Мне было трудно управлять негативными мыслями, потому что вне офиса Уэнделла для них не было отдушины. Расставания относятся к категории «тихих» потерь, менее значимых для других людей. У вас был выкидыш, но вы не потеряли ребенка. Вы расстались с молодым человеком, но не потеряли супруга. Так что друзья полагают, что вы оправитесь относительно быстро, и вещи вроде этих билетов на концерт становятся почти что желанным внешним признанием вашей потери – не только человека, но и времени, и компании, и привычного распорядка, шуточек и намеков, понятных только двоим, и общих воспоминаний, которые вам теперь предстоит хранить в одиночку.

Я планирую рассказать все это Уэнделлу и располагаюсь поудобнее на кушетке, но вместо этого начинают ручьем литься слезы.

Сквозь пелену я вижу летящую в меня коробку с салфетками. И снова промахиваюсь. (И думаю: мало того, что меня бросили, я еще и теряю координацию.)

Я одновременно удивлена и пристыжена этим всплеском эмоций – мы еще даже не поздоровались, – и каждый раз, когда я пытаюсь это сказать, звучит только скомканное «прошу прощения», а затем я снова теряю контроль над собой. Примерно пять минут наша сессия выглядит так: Слезы. Попытка остановиться. Сказать: «Прошу прощения». Слезы. Попытка остановиться. Сказать: «Прошу прощения». Слезы. Попытка остановиться. Сказать: «Господи, мне очень стыдно».

Уэнделл спрашивает, за что я извиняюсь.

– Посмотрите на меня! – я указываю на себя и громко сморкаюсь в салфетку.

Уэнделл пожимает плечами, словно говоря: «Ну и что?»

А потом я даже не прерываюсь на извинения. Попытка остановиться. Слезы. Попытка остановиться. Слезы. Попытка остановиться.

Это продолжается еще несколько минут.

Пока я плачу, я думаю о том, как утром после расставания, после бессонной ночи, я встала с постели и начала свой день как обычно.

Я вспоминаю, как закинула Зака в школу и сказала: «Люблю тебя»; он выпрыгнул из машины, огляделся вокруг, чтобы убедиться, что никто не услышит, и тоже сказал: «Люблю тебя» – а потом убежал к своим друзьям.

Я думаю о том, как по пути на работу я снова и снова прокручивала в голове фразу Джен: «Пока я не уверена, что это конец истории».

Я думаю о том, как, поднимаясь в офис на лифте, я даже посмеялась над древним каламбуром «ОтклоНил – это не река в Египте»[13] – и все равно отклонила существующую реальность[14]. Может быть, он передумает, думала я. Может быть, это все одно большое недоразумение.

Конечно, это не оказалось недоразумением, потому что вот я рыдаю перед Уэнделлом и говорю ему, насколько я убогая, раз все еще остаюсь такой развалиной.

– Давайте договоримся, – говорит Уэнделл. – Договоримся, что вы будете добры к себе, пока вы здесь. Можете ругать себя как угодно – но только за пределами этой комнаты, хорошо?

Быть доброй к себе. Такое не приходило мне в голову.

– Но это всего лишь расставание, – говорю я, немедленно забывая о доброте к себе.

– Или я могу принести пару боксерских перчаток, чтобы вы могли лупить себя на протяжении всей сессии. Так будет проще? – Уэнделл улыбается, и я чувствую, как начинаю потихоньку дышать, растворяясь в доброте. Я ловлю себя на мысли, которая часто приходит мне в голову, когда я вижу своих пациентов, занимающихся самобичеванием: «Сейчас ты не лучший человек, чтобы говорить с тобой о тебе». Есть разница, говорю я им, между обвинениями себя и принятием ответственности, что является выводом из фразы Джека Корнфилда: «Второе качество зрелой духовности – доброта. Оно базируется на фундаментальной идее принятия себя». Во время психотерапии мы стремимся к самосостраданию (Человек ли я?), а не к самооценке (Я хороший или плохой?).

– Может, не перчатки, – говорю я. – Просто мне было лучше, а сейчас я снова не могу перестать плакать. Я чувствую себя так, будто откатилась назад, будто снова вернулась в ту первую неделю после расставания.

Уэнделл качает головой.

– Позвольте кое-что спросить, – говорит он, и, полагая, что вопрос будет о моих отношениях, я вытираю глаза и жду. – Вы в своей практике работали с кем-нибудь, кто проходил через стадию горя?

Его вопрос моментально приводит меня в чувство.

Я работала с людьми, столкнувшимися со всеми видами горя: потерей ребенка, потерей родителя, потерей супруга, потерей брата, потерей брака, потерей собаки, потерей работы, потерей идентичности, потерей мечты, потерей части тела, потерей юности. Я работала с людьми, чьи лица морщились, чьи глаза превращались в щели, чьи открытые рты будто подражали «Крику» Мунка. Я работала с пациентами, которые описывали свое горе как «чудовищное» и «непереносимое»; одна пациентка, цитируя что-то услышанное, сказала, что чувствует себя «попеременно онемевшей и испытывающей мучительную боль».