Ввод - [19]

— Ты и тут грубишь, Панасюк?

Некоторое время они ехали вровень. Когда трамвай остановился, а УАЗ поехал дальше, Никольцев увидел на той стороне дороги, недалеко от остановки, прямо у входа в сквер стояла его жена Лена.

— Чего она здесь? — подумал он. — Она же должна с работы возвращаться домой, там же Настя одна?

Он глянул на часы.

— Автобус от площади ушёл в полк, надо бы её забрать.

Но развернуться не давал встречный поток. Никольцев поглядел в стекло двери за водителем. Машина двигалась медленно, и ему было хорошо видно. Напротив Лены остановились белые Жигули. Из них вышел высокого роста черноволосый мужчина. Он держал в правой руке красную розу. Подойдя к Лене, он, подал ей розу и поцеловал в щёчку. Мужчина повернулся к нему боком и Никольцев узнал в нем бывшего тренера Насти.

Когда Настя пошла в первый класс, Лена настояла, чтобы Настю отдать в секцию гимнастики. Она твердила, что это поможет Насте выправить осанку. Вадим Степанович не сопротивлялся, и жена отвезла ребёнка в город в спортзал. Были большие неудобства, часто задействовалась служебная машина. Никольцеву это не нравилось, но он молчал. Пару раз он и сам забирал её оттуда, там он и познакомился с тренером. Никольцев и не подозревал, что между Леной и тренером что-то было. Но ребёнок чувствовал, Настя походила несколько месяцев и заупрямилась. Увидев жену с тренером, Никольцев весь побагровел. Внутри все кипело. Он хотел развернуться и подъехать к ним, но пробка и встречный поток не давали этого сделать. Решил подойти к ним пешком, у трамвайной остановки на переходе перейти улицу.

— Панасюк, остановись, мне надо продуктов купить! — раздраженно прорычал Никольцев.

Водитель понял, что командир с партийного актива едет не в духе. Остановил машину у входа в продовольственный магазин. Когда Никольцев выскочил из машины, он увидел, что Лена и тренер садятся в «Жигули». Машина фыркнула выхлопной трубой и сорвалась с места. Он взглянул на своего водителя.

— Подумал, — видел ли он. Но тот не глядел по сторонам, что-то ковырялся в переключателе поворотов. Никольцев пошел в магазин. Был весь на взводе. Купил два батона, молоко, масло и мороженое Насте. У мясного отдела стояла огромная очередь за вареной колбасой. Решил постоять в очереди, взять домой колбасы.

— Наверняка, дома кушать нечего, Настя, голодная сидит. Будет хоть чем накормить.

Очередь была длинная, двигалась медленно, и Никольцеву было время, чтобы немного успокоиться, и обо всем подумать. Колбасу давали только по одной палке. Всегда уравновешенный, Вадим Степанович еле сдерживал себя. Ему было противно за свою жену, за такую страну, где палка колбасы и та была трудно доступной. Когда рассчитывался в кассе, его руки дрожали. Даже продавец это заметила. Она взглядом окинула его руки, а затем с пренебрежением посмотрела ему в лицо.

— Наверное, приняла за алкаша, — возвращаясь к машине, думал Никольцев.

Мысли кружились в голове.

— Разведусь, приедет домой, все допрошу. Расскажет, как на духу. Разведусь. А люблю ли ее? Конечно, да.

Он вспомнил ту белокурую девушку, ходившую к ним в училище на танцы. Тогда три курсанта ухаживали за ней, но победил он. Конечно же, люблю и ее и Настену.

— А как жить дальше? А она, любит ли меня? Скорее, нет. Иначе, почему долго не хотела ребенка, почему эти постоянные скандалы, и вечное недовольство. По любому поводу старалась упрекнуть его: то в излишней мягкости, то в солдафонстве, то не там руку подал, то даме не открыл дверь, постоянное выпендривание, этакой светской дамы восемнадцатого века.

— У тебя нет чувства эстетики, — любила повторять она. Ты все делаешь грубо, косо, криво, без чувства гармонии.

А, скорее всего, чувства гармонии отсутствовало в ней самой. Ей было все противно — и ребенок, и человек, который приходится отцом этому ребенку, и с которым она без чувства любви, решила образовать семью. Не это ли является дисгармонией. Ибо только с любовью к людям, своим ближним, к природе, к небу, солнцу, всему окружающему его, может гармонично развиваться человек. Любящий природу человек, никогда не будет хулить прекрасный лес только за то, что стволы деревьев в этом лесу кривые. Она ревновала его, но это была ревность собственника, а не от любви.

До самого дома ехал, не проронив ни одного слова. Подъехали к городку уже в сумерках. В окнах один за другим зажигались огни. Подъезжая к дому, он взглянул на свои окна. Они смотрели на него тёмными глазницами.

— А где же Настя? — подумал он.

На душе стало тревожно. На четвёртый этаж не шел, а почти бежал. Быстро открыв дверь, в квартиру почти влетел. Она была наполнена серым цветом. Диван, стол, стулья, всё было серым. Только еле пробивающийся сквозь окно свет, очертил белое личико Насти, по которому текли две огромные слезинки. Маленький комочек сидел, сжавшись в углу дивана.

— Настюха, а ты чего в темноте сидишь?

— Где ты был, папа? Я тебе звонила.

— Я в городе был, в Доме офицеров до вечера держали.

— А где мама?

— Мама на работе.

— Неправда, она до пяти часов работает. Автобус уже пришёл, я ходила её встречать.

— Она и раньше задерживалась, это же работа, всякое бывает. Наверное, приедет рейсовым до посёлка, а оттуда пешком придет. А ты кушала?