Вверх за тишиной - [4]

Я докурил, обжигая губы, бросил.

— Ничего, как-нибудь.

Мы увидели, как прямо через пути к вокзалу шли цыгане — старые, молодые и совсем малые дети. В пестрых платьях женщины несли за спиной совсем маленьких. А чуть постарше — шли босые, перескакивая через рельсы. Играли.

— Всем своим табором на вокзал, — сказал мужик. — Такая у них природная худерьба. Их Господь последних к себе призовет. Особо. Сперва все народы и племена, а уж они в конце, со своими бубнами и гитарами.

— Это почему?

— Для веселья.

— А может, мы еще как-нибудь скрутимся, перевернемся и вывернемся, опять завел я, когда цыгане скрылись в вокзале.

— Может, и так, — не стал спорить мужик.

Он встал, пошел в сторону от вокзала.

Налетевший ветер крутил перед вокзалом газетные бумажки, окурки, плевки и всякий прочий мусор.

Дом среди цветов

Это было время агитаторов. Агитаторы бродили по земле, отыскивая людей, чтобы они голосовали за депутатов в Верховный Совет СССР.

В моем списке значился дом № 5 по Речной улице, но я никак не мог его найти.

Наконец недалеко от реки я нашел полуразрушенный дом с цифрой 5, написанной черной краской на стене. Дом стоял особняком, рядом с рекой. А за рекой шло строительство Спортивного комплекса.

Я вошел в дом. Он был из двух этажей. Верхний почти совсем разрушился, а в нижнем жила моя избирательница, старая еврейка Каценленбоген Лия Соломоновна.

Я достал бумагу, показал ей портрет депутата и слова о его жизни. Депутата звали Боськин Иван Дмитриевич. Я прочитал избирательнице биографию Боськина. Родился он в деревне, кончил четыре класса школы и ушел в город. Здесь он выучился на слесаря — наладчика станков. Потом работал на расточном станке и выполнил план в счет 1988 года.

Старуха была легкая, как моль. Седая голова, лицо белое, худое, лица не хватало для ее больших водянистых глаз.

Я вспомнил, что мальчиком лет пяти-шести пускал кораблики в лужах. Лужи никогда не высыхали. Вспомнил и свою улицу Новая Дорога. Она упиралась в мост из красного кирпича через Яузу.

Дальше улица вела к Немецкому кладбищу. Вдоль дороги — желтая канава. Из Лефортовской больницы и авиамоторного завода туда спускали отходы.

Становилось темно. Лия Соломоновна зажгла керосиновую лампу.

В комнате был стол, около окна стояло кресло. Над столом висел выцветший красный абажур. Все покрыто пылью. И халат на Лии Соломоновне был потрепанный, пыльный.

— Может, пробки посмотреть? — предложил я.

— Не надо. У нас отключили электричество и воду. Воду мы носим из реки. Наш дом никому не принадлежит, — говорила Лия Соломоновна тонким девичьим голосом.

Лия Соломоновна угостила меня чаем с пряником. Рассказала, что она потомственная москвичка. Еще ее дед, купец первой гильдии, получил право поселиться в Москве. И дед и отец похоронены на Немецком кладбище.

У нее дочь Роза, живет в Саратове, двое детей. И Роза и внуки зовут к себе.

— Но я не хочу потерять московскую прописку, — и попросила. — Товарищ агитатор, может наш дом куда-нибудь прикрепят?

Я пообещал — перед выборами власти были приветливы.

— А пойдете голосовать за Боськина? — спросил я.

— Конечно, товарищ агитатор. Только вы еще зайдите наверх. Там живут Сережа Барыкин с женой. Они ведь тоже избиратели.

— Да, они у меня в списке.

Я поднялся наверх по разбитым ступеням. Постучался в дверь.

— Входите, — послышалось изнутри.

Я потянул дверь на себя, но пройти не смог. Это была кладовка, прямо перед дверью были нары, а под ними — низенький детский стол и два стула.

Из темноты нар, откинув одеяло, выдвинулся молодой парень в тельняшке. Он зажег электрический фонарик.

— Сергей Николаевич Барыкин?

— Так точно.

— А вашу жену зовут Зинаида Николаевна Барыкина?

— Да, — ответил женский голос из темноты, — мы расписаны.

— Я ваш агитатор.

— Показать паспорт? — спросила женщина.

— Не надо. Приходите голосовать.

— Обязательно.

Я не стал им рассказывать биографию Боськина.

На следующий день я пошел в райисполком. Из-за стола с зеленым сукном, улыбаясь, вышел молодой человек. Синий пиджак, красный галстук. В председателе райисполкома легко узнавался бывший комсомольский вожак.

Я напустил в голос металла:

— Вы знаете, в каких условиях живут избиратели дома № 5 по Речной улице?

— Что поделать? Дом снят с баланса. Недавно мы перестали брать с них плату за свет и воду.

— Буду писать в Моссовет, — пригрозил я.

— Не беспокойтесь, товарищ агитатор, мы обязательно найдем решение, — и он крепко пожал мне руку.

Через несколько дней я пришел снова к своим избирателям в доме № 5. Лия Соломоновна встретила меня как близкого знакомого.

В руках она держала книгу.

— Товарищ агитатор, нас засаживают.

— Что это значит?

— Вокруг нашего дома сажают деревья и колючие кусты, чтоб из Спортивного комплекса не было видно.

— А свет и воду не подключили?

— Зачем? Наш дом исчезнет в зелени. Ведь на Спортивные Игры приедут иностранцы.

Она села в кресло, держа в руках книгу.

— Как вы читаете в такой темноте?

— Привыкла, да и керосин сейчас трудно купить. Там, за рекой, включают яркие светильники, и через окно тоже кое-что мне перепадает. Можно приспособиться.

— Я напишу в Моссовет.

Она закивала седой головой на тонкой шее: