Введение в философию - [92]

Но нет, говорит боящийся цели натурфилософ, верна только первая половина предложения: животное видит, потому что оно имеет глаза, но глаза существуют не затем, чтобы оно видело; оно бодается, потому что имеет рога, но рога у него не затем, чтобы оно могло защищаться и бодаться. Это – ничем не оправдываемый антропоморфизм. Телеология есть извращение и порча причинного, т. е. истинного воззрения на природу; она ставит вещи вверх ногами. Так до сих пор судят, вместе с древним Лукрецием, наши материалистически-механические натурфилософы[58].

Но они должны были бы сказать затем следующее: не потому бык бодает, чтобы одолеть своего соперника, а потому, что он бодает, другой падает на землю; не потому паук плетет свою сеть, чтобы ловить мух, а потому что существует сеть, мухи цепляются за нее, и потому, что существуют пожирательные органы паука, муха попадает в них, и так как дело дошло до этого, то она препровождается далее вовнутрь и переваривается; при этом нет нигде речи о целях, а только о причинных связях. И если это верно в применении к пауку, – должны были бы они сказать, продумывая мысль до конца, – то и в применении к человеку будет то же самое: и он, значит, сплетает сети не затем, чтобы ловить рыбу, а потому что руки его так движутся, пряжа переплетается в сеть, и потому что сеть так растягивается в воде, ею вытаскивается рыба.

Однако здесь, может быть, даже и боящемуся цели физику дело покажется слишком уже странным. Он скажет: нет, у человека действительно существует целевая деятельность; тут мы имеем хотение и представление цели, как начало ряда, а потому причинный ряд является здесь в то же время и рядом целесообразным.

Хорошо, допустим пока, что это так. Но в таком случае не должно ли было бы то же самое относиться и к пауку? Матереалистический философ настаивает же в других случаях так решительно на том, что человек есть член животного ряда. Зачем изменять себе здесь? Чего же недостает пауку, чтобы на его жизненную деятельность смотреть иначе? Хотения и представления цели? Ну, едва ли хотения; тогда пришлось бы ведь отказать ему вообще во внутренней жизни. Следовательно – представления, предвидения результата. И потому, стало быть, его действию недостает характера целевой деятельности? Оно имело бы последний только в том случае, если бы он по предварительном размышлении сказал себе: жизнь состоит в обмене веществ, она требует поэтому возмещения истраченного вещества посредством питания; мухи служат средством питания, а тенета – средством ловить мух? Но ведь ясно, что при таком условии и в человеческой деятельности лишь незначительная часть могла бы считаться целесообразной. Об обмене веществ, о необходимости возмещения и пригодности для этой цели того или другого вещества наш рыбак знает ведь в конце концов немногим более, чем паук. Что же мы, следовательно, должны сказать: и здесь целесообразность простирается не далее; плетение сетей и ловля рыбы суть целесообразные деятельности; при пережевывании же, проглатывании и переваривании не может быть более речи о цели; тут мы имеем дело исключительно с причинными рядами, а не с телеологическими? Разве только у физиолога, имеющего при жевании и переваривании и представление о самом процессе, дело становится целевой деятельностью? Я думаю, что такое подразделение человеческих жизненных процессов на целесообразные и бездельные, на такие, в которых имеют место причинность и целесообразность, и на такие, в которых имеет место только причинность, слишком уж нелепо.

Теперь, если о человеке справедливо то, что вся жизнь его должна быть понимаема как телеологический процесс, даже и в том случае, если цель и посредствующие действия не входят в область представления, то же самое будет иметь силу и по отношении к животному царству. И если целестремительными будут деятельности, направленные на сохранение собственной жизни, то не менее целестремительными будут также и те, которые направлены на сохранение вида, как на объективную цель, – такие, как постройка гнезд и кладка яиц, высиживание и питание потомства и все, что сюда относится. А тогда и на развитие и образование органов нельзя будет смотреть иначе.

В самом деле, никоим образом нельзя оспаривать одного, не отрицая также и другого; невозможно смотреть на человеческие деятельности как на целестремительные, не допуская того же и для деятельностей животных; и невозможно опять-таки допускать это для так называемых животных или самопроизвольных деятельностей, не допуская этого и для растительных процессов, которые ведь не только служат существенным предположением первых, но и не могут быть нигде начисто отделены от них; ведь обе эти формы жизненных процессов всюду переходят одна в другую. И опять, если допустить телеологический взгляд для растительных явлений в мире животных, то нельзя не допустить его и для мира растений: ведь это все те же явления.

Но раз дело зашло так далеко, то трудно будет остановиться и на этом. Живые существа не свалились ведь в этот мир откуда-то извне, а составляют его законное порождение; они образовались из элементов, из которых состоит тело земли; они возникли под влиянием общего космически-теллурического положения. Эти рыбы могли возникнуть только в этом море, и этот животный мир мог возникнуть только на этой земле и под этим солнцем. Необходима была совокупная деятельность всех вещей, чтобы произвести этот живой мир. «Это животное царство, – рассуждает фон-Бэр, – не может существовать без растительного царства, а это последнее не может, в свою очередь, существовать без того, чтобы скалистый остов земли не растерся на своей поверхности в более рыхлую почву, благодаря физическим и химическим воздействиям; далее же предполагается, что почва эта смачивается время от времени дождем, а дождь может выпадать только в том случае, если вода воспринимается перед тем воздухом, поднимается и потом, благодаря перемене температуры, опять выделяется; вода же, в свою очередь, не может подняться без того, чтобы земля не озарялась и не согревалась солнцем: следовательно, для ничтожнейшей былинки действительно необходима вся планетная система с ее строем и движением, вся закономерность природы». Как говорит поэт, проникнутый, как никто другой, единством природы, – Гете: