Введение в философию - [84]

.

Как бы то ни было, здесь всегда ведь будет свободное поле для догадок и предположений, что в конце концов и не такое уж большое несчастье; если бы мы все совершенно точно знали, кто тогда захотел бы уже быть языковедом?.. Во всяком случае можно будет сказать следующее: мы видим, как даже первые зачатки языка могли возникнуть без планомерного изобретения и составления, как бы путем известного рода generatio aequivoca. Намеренное изобретение принимало при этом лишь очень ничтожное участие. Таким же образом происходило и дальнейшее образование; по мере того, как развивался мир представлений и относительно отделялся от воли, в той же самой мере росло вместе с ним – не путем сознательной и преднамеренной деятельности – его звуковое явление, язык. Лишь на высокой ступени духовного развития возникает размышление об языке; а с этим последним начинается склонность к произвольному вмешательству в развитие, – впрочем, больше в смысле сохранения, чем прогресса; грамматика консервативна, она выступает против естественной наклонности к варьированию.

Точно такой же образовательный закон, с которым мы встречаемся в развитии языка, господствует и над всей духовно-исторической жизнью; все ее образования возникают путем известного рода самопроизвольного роста, а не посредством планомерного изобретения.

Возьмем практическую область, развитие нравов, права и государства. Нравственные законы не изобретены моралистами, точно так же как логические законы не выдуманы и не предписаны логиками, грамматические – грамматиками. Нравы суть всеобщие формы действия, имеющие свою первичную форму в стереотипных реакциях животных инстинктов; в то время, как они достигают в человеке сознания, возникает совесть, которая развивается затем вместе с самой духовной жизнью. Философия морали развивает, объясняет и обосновывает нравственные законы, но она не изобретает их. Не иначе обстоит дело и с правом: оно не изобретение юристов или законодателей, а вырастает вместе с совокупно-общей жизнью народа, как внешняя форма его общежития. Составляя первоначально часть обычая, оно выделяется на известной ступени развития из суммы общеобязательных форм жизни и деятельности и установляется, как собственно область общественного принуждения. Начиная отсюда, оно становится, конечно, предметом сознательной обработки; рядом с неписаным правом возникает писаное право, и наконец в больших общих сопоставлениях или кодификациях право кажется чем-то деланным. Кто рассматривает дело исторически, тот все же видит, что делание и здесь касается не субстанции права, не установления его в целом; дело всегда в сущности идет лишь о систематизированных инкорпорациях существующего и традиционного, с небольшими иногда приспособлениями его к изменяющимся жизненным условиям народа. К правовым учреждениям приложимо то же, что говорится об учреждениях государственных (которые являются, впрочем, лишь одной частью правового строя), именно, что они не делаются, а вырастают. То же самое относится и к государству вообще; оно не есть, как смотрел на дело рационализм прошлого столетия, выдуманное для определенных целей учреждение, введенное в один прекрасный день голосованием и постановлением, но есть выросшая форма жизни народа, первичную форму которой можно видеть в той форме человеческой группировки, которая соответствует животному стаду. И здесь нам виден по крайней мере последний обрывок процесса развития в достаточной степени, чтобы познать, как мало существующая форма нашего государства в общем представляется результатом планомерного изобретения. Рассудок и соображение всюду действовали при преобразовании, но лишь в том смысле, что они во всякое время искали приспособления существующего к новым потребностям и воззрениям. Да в конце концов даже и при этом темные инстинкты играли часто большую роль, чем размышляющий рассудок.

Да даже в теоретической области, в собственной области разума, где намерение и изобретение должны были бы играть, по-видимому, наибольшую роль, дело находится почти в том же положении; даже и науки не изобретены и выполнены по плану, а возникли путем роста. Их первичной зародышевой формой является мифологическая космогония, первый грубый очерк единого целого миропредставления. Из нее развивается философия, а философия в медленном росте производит затем из себя отдельные науки, как члены. Все это единое развитие не выдумано и не предначертано человеческим рассудком, подобно тому как архитектор предначертывает работу, выполняемую потом тысячью рук в течение десятилетий, а этот зародыш познания развился с известного рода внутренней необходимостью. Конечно, не вне рассудка, а в рассудке отдельных индивидуумов, но так, что ни один из этих последних не обозревал всего целого и пути развития. Отдельный исследователь или мыслитель работает как бы в потемках: он не видит того, как его работа включается в общее развитие, по крайней мере по направлению вперед; в новых головах она может дать повод к новым задачам, к новым мыслям, но он сам не знает, какого рода будут эти последние. В истории человеческого мышления является самым обыкновенным повседневным фактом, что какая-нибудь мысль возбуждает в других головах совершенно другие мысли, чем те, которые имел в виду их творец. То, что может сделать отдельное лицо, состоит в том, чтобы усвоить, как только возможно, существующие уже мысли и сделать их для себя плодотворными в понимании действительности; воспользуются ли его работой последователи и как воспользуются, это остается для него темным. При этом, может быть, можно даже сказать: чем меньше он думает о других, о своих современниках, о будущем, чем больше он имеет в виду одно только дело, тем плодотворнее будет его работа. Можно сказать еще и следующее: чем крупнее и плодотворнее мысли, тем менее они являются на свет как планомерные изобретения. Ньютон не предпринимал изобрести закон тяготения, или Дарвин – теорию развития, или Шопенгауэр – волюнтаристическую психологию и метафизику. Великие мысли возникают путем известного рода духовного зачатия, а не ремесленнического выдумывания. Когда настанет их время, они приходят как бы сами собой. Испытание же их и развитие происходят потом, конечно, путем планомерной работы. Здесь бывает то же самое, как при каком-нибудь произведении искусства или поэзии: это последнее тоже не приготовляется по плану, а вырастает изнутри, путем развития зародыша. Жалкие деланные произведения приготовляются по плану; только тут бывает общее намерение сделать нечто; тогда-то и начинаются поиски за содержанием и формой. Так возникают подражания, вырастающие, как грибы из земли, всякий раз, как какое-нибудь произведение возбуждает всеобщее внимание и становится модой, – фабрикаты, а не произведения искусства. Так возникают фабрикаты и в науке, выставочные работы диссертационных фабрик, ломовые произведения комментаторов, резюмирующие и округляющие учебные построения регистраторов науки; и они также начинают с общего намерения сделать что-нибудь такое, что создаст выгодную известность автору; тогда-то начинается погоня за свободным материалом и, когда он счастливо найден, начинается планомерная обработка по схеме. Напротив того, великие мысли, открывающие знанию новые пути, не делаются и не изобретаются, а исходят как бы по наитию.