Введение в философию - [78]
Конечно, говоря о воле, совсем не следует думать о чем-то сверхъестественном, случайно и таинственно вмешивавшемся в телесный мир. По добытой выше, в онтологическом размышлении, схеме, дело можно было бы физически конструировать таким образом: воля к жизни есть то же самое, рассматриваемое с внутренней стороны, что с внешней стороны представляется физику как известным образом организованное тело. Физический факт, обозначаемый выражением: воля к жизни, влечение к питанию и размножению, представляет собою тенденцию органического тела реагировать на определенные раздражения движениями и внутренними деятельно стями, действующими в смысле сохранения данной системы, данного индивидуального тела и данного вида. Задача изобразить природу такой системы in concreto предоставляется физиологам; ее действительность ведь не подлежит сомнению; она осязательно лежит перед нами в каждом зерне, в каждом оплодотворенном яйце; это есть не что иное, как конкретная тенденция развития, т. е. система сил, которые, раз даны известные внешние отношения: теплота, влажность и т. д., проявляют свою деятельность в предопределенном направлении. Сдастся ли когда-нибудь вскрыть ту своеобразную комбинацию молекулярных сил, которая заключена в пшеничном зерне или в скорлупе куриного яйца, это может остаться не решенным. Что задача уже разрешена, что в лице Дарвина явился, как говорит Геккель, «Ньютон стебля травы», возможность чего отрицает в одном месте Кант, – это самым решительным образом отверг бы, конечно, сам Дарвин.
И вот здесь поднимается дальнейший вопрос: в состоянии ли имманентное стремление также и одно, само по себе, вызвать развитие и совершенствование видового типа, или оно всегда предполагает борьбу за существование и естественный подбор? Мне кажется, что нет никакого препятствия допустить первое из этих предположений. Ведь в индивидууме, без сомнения, происходит ничто в следующем роде. Внутренний задаток самопроизвольно определяет развитие в предустановленном направлении. Индивидуум, имеющий в начале жизни форму вида в неготовом состоянии, достигает законченной формы главным образом благодаря проявлению своих сил и предрасположений, к чему ведет его самопроизвольное побуждение. Это относится как к растительным, так и к животным функциям; путем упражнения достигают своего законченного образования заложенные в новорожденном органы. И при этом нет ни малейшей надобности, чтобы это упражнение всякий раз вызывалось принуждением какой-нибудь потребности; оно прорывается изнутри, сначала часто в форме игры, причем обстоятельства действуют только как условия, возбуждающие и доставляющие возможность к проявлению сил. Не представляется ли имманентное стремление в развитии вида, подобно тому как это имеет место в развитии индивидуума, не просто лишь постоянным предположением развития, но также и достаточным само по себе условием для того, чтобы дать начало совершенствующемуся развитию? Не мог ли бы происходить переход к новому, более совершенному, повышенному образованию даже и в том случае, если бы не действовали борьба за существование и естественный подбор? Я думаю, – да.
Фехнер намечает в одном месте следующее соображение. У петуха есть шпоры, перистая грива и гребень, тогда как у курицы их нет. Дарвин объясняет дело таким образом: возникшие вследствие случайной вариации зачатки этих органов дали владельцу их превосходство в борьбе: так как в течение длинного ряда поколений наилучше вооруженные в этом направлении петухи постоянно побивали своих противников, то мало-помалу произошло полное искоренение безоружного типа и фиксирование настоящего. Фехнер думает, что если бы все целесообразные устройства животных, также и внутренние, следовало объяснять таким суммированием случайных вариаций, то от такого представления голова пошла бы кругом. «Я скорее думаю, что когда организация была еще более доступна изменению, психическое стремление сильно напасть в борьбе на противника, гнев, еще и поныне пускающий в ход шпору, были в состоянии, посредством изменения образовательного процесса, если не вызвать эти части у готовых петухов, то все же хоть внедрить предрасположение к ним в зародышах, а этим путем и в потомстве, причем на психические стремления я смотрю лишь как на внутренние явления физико-органических[51].
В самом деле, я не вижу, что препятствует такому взгляду. Побуждение к упражнению заложенной способности в то же время всюду действует ведь и как побуждение к образованию формы; индивидуум получает свой выраженный, готовый вид путем упражнения. Если же затем происходит еще и наследование приобретенных свойств, – а это последнее не может ведь быть истреблено вовсе, хотя бы приобретенное в сравнении с унаследованным и играло для наследования лишь очень скромную роль, – если, следовательно, приобретенный родительский склад действует соопределяющим образом на зародыш, а этим самым и на развитие потомства, то согласно с этим стремление и проявление деятельности всех индивидуумов в длинном ряде поколений определяли бы в конце концов видовой тип; естественный подбор явился бы в таком случае лишь поддерживающим и ускоряющим этот процесс моментом.
"В настоящее время большая часть философов-аналитиков привыкла отделять в своих книгах рассуждения о морали от мыслей о науке. Это, конечно, затрудняет понимание того факта, что в самом центре и этики и философии науки лежит общая проблема-проблема оценки. Поведение человека может рассматриваться как приемлемое или неприемлемое, успешное или ошибочное, оно может получить одобрение или подвергнуться осуждению. То же самое относится и к идеям человека, к его теориям и объяснениям. И это не просто игра слов.
Лешек Колаковский (1927-2009) философ, историк философии, занимающийся также философией культуры и религии и историей идеи. Профессор Варшавского университета, уволенный в 1968 г. и принужденный к эмиграции. Преподавал в McGill University в Монреале, в University of California в Беркли, в Йельском университете в Нью-Хевен, в Чикагском университете. С 1970 года живет и работает в Оксфорде. Является членом нескольких европейских и американских академий и лауреатом многочисленных премий (Friedenpreis des Deutschen Buchhandels, Praemium Erasmianum, Jefferson Award, премии Польского ПЕН-клуба, Prix Tocqueville). В книгу вошли его работы литературного характера: цикл эссе на библейские темы "Семнадцать "или"", эссе "О справедливости", "О терпимости" и др.
Эта книга — сжатая история западного мировоззрения от древних греков до постмодернистов. Эволюция западной мысли обладает динамикой, объемностью и красотой, присущими разве только эпической драме: античная Греция, Эллинистический период и императорский Рим, иудаизм и взлет христианства, католическая церковь и Средневековье, Возрождение, Реформация, Научная революция, Просвещение, романтизм и так далее — вплоть до нашего времени. Каждый век должен заново запоминать свою историю. Каждое поколение должно вновь изучать и продумывать те идеи, которые сформировало его миропонимание. Для учащихся старших классов лицеев, гимназий, студентов гуманитарных факультетов, а также для читателей, интересующихся интеллектуальной и духовной историей цивилизации.
Занятно и поучительно прослеживать причудливые пути формирования идей, особенно если последние тебе самому небезразличны. Обнаруживая, что “авантажные” идеи складываются из подхваченных фраз, из предвзятой критики и ответной запальчивости — чуть ли не из сцепления недоразумений, — приближаешься к правильному восприятию вещей. Подобный “генеалогический” опыт полезен еще и тем, что позволяет сообразовать собственную трактовку интересующего предмета с его пониманием, развитым первопроходцами и бытующим в кругу признанных специалистов.
Монография посвящена исследованию становления онтологической парадигмы трансгрессии в истории европейской и русской философии. Основное внимание в книге сосредоточено на учениях Г. В. Ф. Гегеля и Ф. Ницше как на основных источниках формирования нового типа философского мышления.Монография адресована философам, аспирантам, студентам и всем интересующимся проблемами современной онтологии.
М.Н. Эпштейн – известный филолог и философ, профессор теории культуры (университет Эмори, США). Эта книга – итог его многолетней междисциплинарной работы, в том числе как руководителя Центра гуманитарных инноваций (Даремский университет, Великобритания). Задача книги – наметить выход из кризиса гуманитарных наук, преодолеть их изоляцию в современном обществе, интегрировать в духовное и научно-техническое развитие человечества. В книге рассматриваются пути гуманитарного изобретательства, научного воображения, творческих инноваций.
Датский религиозный мыслитель Сёрен Кьеркегор (1813–1855) – одна из ярчайших фигур в истории философии. Парадоксальный, дерзкий, ироничный полемист и философ и вместе с тем пламенный и страстный проповедник, одинокий и бескомпромиссный, Кьеркегор оказал огромное влияние на весь XX век. Работы С. Кьеркегора, представленные в данной книге, посвящены практике христианской жизни. Обращаясь к различным местам Священного Писания, С. Кьеркегор раскрывает их экзистенциальный смысл, показывая, что значит быть «исполнителями слова, а не только слушателями, обманывающими самих себя» (Иак.