Введение в философию - [74]

Но если ты попытаешься превратить свою веру в познание, то скоро нагромождается целая гора трудностей и сомнений. Правда, все, что случилось, способствовало осуществлению настоящего состояния. Но разве оно самое лучшее, какое только возможно? Соответствует ли твоя жизнь в своем целом ходе твоему идеалу? Разве не было бы мыслимо исполнение его более полное, высокое, более чистое? А что с теми, которые вообще потерпели неудачу в жизни? Или таких нет? Это значило бы уж слишком резко противоречить фактам. В чем же причина этого? Ошиблась ли здесь руководящая рука в самой себе? Или у тебя хватит духу сказать: жизненные обстоятельства и судьба были и для таких людей наилучшими, какие только они могли иметь; если же они, несмотря на это, не достигли добропорядочной и хорошей жизни, то причина тому лежала в них самих; всякая перемена в обстоятельствах, в воспитании, в обществе повела бы за собой еще худшую неудачу.

Я не думаю, чтобы нашелся охотник взять на себя защиту такого тезиса. Напротив, если мы видим что-либо в этих вещах, то ведь конечно следующее: редко встречаются такие безнадежные природные задатки, из которых ни при каком складе жизненных условий нельзя было бы сделать сколько-нибудь сносную жизнь. В очень многих случаях нам кажется, будто мы ясно видим, что не в воле и не в самом существе лежала причина, если эти задатки не достигли правильного развития, а в неблагоприятных обстоятельствах, в жестокой ли бедности и низком положении, или в роскоши и недостатке серьезных, принуждающих и поощряющих волю задач, или в тупом безучастии окружающей среды, или в коварном искушении со стороны дурных приятелей.

Итак, о постижении телеологической необходимости не может быть речи и в этой области. Пусть вера, оглядываясь в конце пройденного пути на многообразно переплетенные жизненные тропы, по которым она была ведена, с благодарностью чтит в них высшее руководительство; но говорить здесь о познании было бы большой смелостью. Так судит и религиозное чувство. Оно говорит: как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень, или кто был советником Ему?.. Но к признанию в незнании оно тотчас же присоединяет признание в вере: все из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки! (Римл. XI, 33 и ел.).

Не будет надобности разбирать еще подробнее вопрос, не имела ли бы историческая телеология более успеха, если б она вместо объективного строя жизни в смысле человеческого совершенства поставила целью общее блаженство и взялась показать, что факты относятся к этой цели, как средства. Чтобы показать, как мало такое воззрение отвечало бы общему жизненному настроению, а следовательно и истине, достаточно указать на один факт: обе религии, имеющие наибольшее число последователей, христианство и буддизм, являются, по крайней мере в своем начале, религиями искупления; они обещают не блаженство, а искупление от зла, – не при помощи культуры и удовлетворения всех потребностей, а путем искупления от желаний, искупления от воли жить, от стремления к земным благам и богатству, к чести и наслаждению. О цене жизни с точки зрения наслаждения они говорят в один голос: жизнь есть страдание; грех и бедствия наполняют жизнь обыкновенного человека. По христианскому воззрению, земная жизнь оправдывается телеологически лишь тем, что она стоит в отношении к высшей загробной жизни; она имеет смысл и значение не как самоцель, а как время подготовления и испытания для вечной жизни. Этим в то же время говорится, что телеологическое построение человеческой жизни с помощью знания считается невозможным; загробная жизнь есть предмет не знания, а веры.

Конечно, это не помешало тому, чтобы впоследствии, когда христианство вступило в более положительное отношение к миру и когда возникла христианская философия, на этой почве появилась и телеологическая философия истории, строившая историческую жизнь как путь к той трансцендентной цели: смешение трансцендентного и эмпирического характерно ведь для всего развития науки под преобладающим влиянием церковно-религиозной жизни. Можно также признать, что с формальной стороны историческая телеология никогда не достигала более совершенной системы, чем та, которой обладала церковная философия: рай и вечное блаженство – великая конечная цель исторической жизни, земля же есть ее по сю сторону находящаяся сцена; центральный пункт ее – вочеловечение Бога и основание на земле Царства Божия; все предшествующее время стремится к этому центральному событию, а все последующее определяется и преисполняется им; весь ход истории ограничен с одной стороны сотворением мира, с другой – вторым пришествием. В самом деле, это такая простая и великая философия истории, что мы в своей беспомощности можем оглядываться на нее не без чувства зависти. Что такое гегелевские или контовские худосочные абстракции в сравнении с этим конкретно-живым созерцанием?! Правда, оно нам больше не впору. Нам не хватает той непринужденности, с которой Средние века спаивали воедино веру и знание. Нам не хватает также и узости их кругозора. Подобно тому как их космический горизонт был уничтожен новой астрономией, так их исторический горизонт, определявшийся главным образом историей Ветхого Завета, а со сменой времени – историей церкви, был уничтожен начинающимся с гуманизма историческим исследованием. До бесконечности расширилась, наконец, перспектива, благодаря новейшим филолого-историческим и биологическим изысканиям. Не произвол человеческих мыслей разорвал рамку старой системы, а сами факты; тщетно стараться снова соединить обломки ее в кольцо телеологического доказательства.