Введение в философию - [132]
Радость и изумление – второй корень религии. Юношеская бодрость и здоровье, полная надежд деятельность и веселая удача производят радостное настроение, стремящееся перейти в благодарность. Чистое созерцание природы настраивает к благоговению, которое понимает природу как указание на нечто высшее, произведением и проявлением которого она является. Вдумчивое углубление в произведения духа, в творения искусства и поэзии, в жизнь великих и славных, храбрых и святых людей преисполняет сердце чувством прекрасного и возвышенного, чувством удивления и почтения; также и этим чувствам свойственно сообщать душе направление вверх, ко Всеблагому и Всесовершенному отблеском которого является все прекрасное и хорошее на земле. Такова религия Гете:
Третьим корнем религии служат разочарование и усталость от мира. Эта сторона ясно и сильно выступает в религиях искупления. Жизнь и свет не сдержали того, что они обещали надеявшемуся юноше; горькое разочарование и скорбное раскаяние гложут сердце, и последнее спасается от отчаяния и отвращения к жизни бегством из этого мира в лучший мир; убегая жестокости и самоуправства, пошлости и лживости людей, оно бросается на лоно Божие. Во всякой идеалистической философии имеется нечто подобное этому ощущению. Оно звучит у Платона, у Фихте.
Негодование на мир и людей, как они есть, вызывает утверждение: этот мир вовсе не действительный мир; он не может им быть, он слишком ничтожен для этого; существует, должен существовать более чистый, высший мир по ту сторону этой туманной сферы чувственности. Кому осталось вполне чуждым это чувство? Некоторую долю презрения к миру, contemtus mundi, так сильно выступающего в христианстве, ощущает, вероятно, каждое более высоко настроенное сердце. Люди не таковы, каковыми их предполагало детское доверие; за прекрасным видом, который они умеют напускать на себя, кроются пошлые стремления и низкие мысли. К прекрасному и хорошему у них нет серьезного отношения; мелкие цели и низкие намерения руководят ими самими и предполагаются ими у других; великое и превосходное наполняет их завистью, серьезные и великие стремления пробуждают в них недоверие и ненависть, и бессердечный суд свершается над тем, кто не хочет заодно с ними называть малое великим, фальшивое – настоящим, кажущееся – истиной. Тут-то сердце с печалью и негодованием отворачивается от суда людей и обращается к судье более высокому и более справедливому; полагаться на Бога, а не на тщеславных и продажных людей, не основываться на лживой твари, creatura fallax, становится законом его жизни. На земле не происходило еще ничего великого там, где не жила доля такого чувства. И чьей жизни осталось неизвестным другое разочарование: ты гнался за вещами этого мира, деньгами и богатством, почестями и положением, наслаждениями и довольством, и вот ты повторяешь тот же, уже тысячи раз проделанный опыт: все это не в состоянии насытить сердца: ты носился с великими планами, ты думал достичь прекрасного и истинного, и вот, совершив несколько путей и обходов, ты заблудился и находишься во мраке; ты выступил когда-то на борьбу за право и свободу, но вот ты устал и сделался уступчивым, ты заключил мир с этим светом. Также и это разочарование становится побуждением к тому, чтобы поискать чего-нибудь более высокого, становится страстным стремлением к искуплению от всего этого чувственно-временного существования. Утомленной жизнью душе все земное представляется пустым и пустынным, и она, вместе с поэтом, которому ничто человеческое не осталось чуждым, говорит:
Вот те чувства, которые порождают в человеческих сердцах тоску по религии. Пока их не вытеснит совершенно сытое спокойствие и кичливость культурой, самопреклонение и «византийство, – до тех пор всегда будет вновь пробиваться эта тоска.
Удовлетворение же тоска эта находит лишь в данной, исторической религии, а не в выдуманных мыслях и образах, изобретенных отдельными лицами. Выдуманное самим собой есть нечто произвольное, что можно сберечь, а можно и отложить в сторону. От религии же человек требует именно того, чтобы она поднимала его выше его самого и его произвола и ставила его на прочную и надежную почву. Эта последняя дается одной лишь исторической религией, верой, в которой жили и умирали отцы. Когда начинает ощущаться потребность в религии, великие символы, еще ребенку толковавшие смысл мира, снова оживают в сознании; они представляются теперь душе как прочное и вечное, как единственно надежное в колебании мнений. Построения философов, теории ученых, системы богословов проходят, подобно облакам, появляющимся вечером и исчезающим утром; между тем как великие символы остаются подобно звездам на небе, хотя на мгновение они и скрываются от взора за проносящимися облаками.
Когда странник возвращается из гор в равнину, то вершины сначала скрываются за ближайшими предгорьями; но по мере его удаления предгорья понижаются и, наконец, над далекой равниной выдвигаются одиноко стоящие снеговые вершины. Так бывает у человека с религией. Сначала масса новых впечатлений, производимых миром и жизнью на вступающего в свет юношу, оттесняет на задний план первые большие впечатления юности и делает их почти совсем незаметными; но когда наступает время оглянуться назад, когда родительское поколение начинает умирать, и уже новая молодая жизнь стремится стать на собственные ноги, тогда с силой начинают выступать воспоминания об юности и родине; а с ними появляется затем и воспоминание о родине духовной, о мире тех образов и созерцаний, в которых жило когда-то сознание ребенка. И в то время как душе, обогащенной разносторонним жизненным опытом, открывается теперь великий смысл этих вещей, возникает одновременно с этим стремление передать им и путем традиции великих таинственно открывшихся истин связать будущие поколения с жизнью предков. Так зародыш религии распространяется из поколения в поколение; жизнь вызывает его к развитию не везде одинаковым образом; иной зародыш и вовсе не всходит, но generatio aequivoca не бывает и здесь, как и в остальном органическом и историческом мире.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сегодняшнем мире, склонном к саморазрушению на многих уровнях, книга «Философия энтропии» является очень актуальной. Феномен энтропии в ней рассматривается в самых разнообразных значениях, широко интерпретируется в философском, научном, социальном, поэтическом и во многих других смыслах. Автор предлагает обратиться к онтологическим, организационно-техническим, эпистемологическим и прочим негэнтропийным созидательным потенциалам, указывая на их трансцендентный источник. Книга будет полезной как для ученых, так и для студентов.
Вернер Хамахер (1948–2017) – один из известнейших философов и филологов Германии, основатель Института сравнительного литературоведения в Университете имени Гете во Франкфурте-на-Майне. Его часто относят к кругу таких мыслителей, как Жак Деррида, Жан-Люк Нанси и Джорджо Агамбен. Вернер Хамахер – самый значимый постструктуралистский философ, когда-либо писавший по-немецки. Кроме того, он – формообразующий автор в американской и немецкой германистике и философии культуры; ему принадлежат широко известные и проницательные комментарии к текстам Вальтера Беньямина и влиятельные работы о Канте, Гегеле, Клейсте, Целане и других.
Что такое правило, если оно как будто без остатка сливается с жизнью? И чем является человеческая жизнь, если в каждом ее жесте, в каждом слове, в каждом молчании она не может быть отличенной от правила? Именно на эти вопросы новая книга Агамбена стремится дать ответ с помощью увлеченного перепрочтения того захватывающего и бездонного феномена, который представляет собой западное монашество от Пахомия до Святого Франциска. Хотя книга детально реконструирует жизнь монахов с ее навязчивым вниманием к отсчитыванию времени и к правилу, к аскетическим техникам и литургии, тезис Агамбена тем не менее состоит в том, что подлинная новизна монашества не в смешении жизни и нормы, но в открытии нового измерения, в котором, возможно, впервые «жизнь» как таковая утверждается в своей автономии, а притязание на «высочайшую бедность» и «пользование» бросает праву вызов, с каковым нашему времени еще придется встретиться лицом к лицу.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Датский религиозный мыслитель Сёрен Кьеркегор (1813–1855) – одна из ярчайших фигур в истории философии. Парадоксальный, дерзкий, ироничный полемист и философ и вместе с тем пламенный и страстный проповедник, одинокий и бескомпромиссный, Кьеркегор оказал огромное влияние на весь XX век. Работы С. Кьеркегора, представленные в данной книге, посвящены практике христианской жизни. Обращаясь к различным местам Священного Писания, С. Кьеркегор раскрывает их экзистенциальный смысл, показывая, что значит быть «исполнителями слова, а не только слушателями, обманывающими самих себя» (Иак.