Вурди - [23]
— Все. Ушли, — сказал Гвирнус через дверь, обращаясь к Ай-е. Ему не хотелось нежданно вваливаться в дом — мало ли у них свои, бабьи разговоры.
Выждав немного, он дернул за ручку, но дверь была заперта.
— Ай-я! Что за шутки! Ушли они. Открывай!
За дверью что-то шумно завозилось, громыхнула упавшая табуретка, потом все стихло.
— Илка, ты?
Тишина.
Гвирнус невольно оглянулся на дуб. И как-то сразу весь вспотел.
«Только этого еще не хватало. Ай-я, милая, что с тобой?»
Он выхватил из-за голенища нож и, просунув лезвие в щель, скинул крючок. Распахнул дверь.
В нос ударил резкий запах эля.
— Т-ты? — пробормотал чей-то пьяный голос. Он с трудом узнал — Илка. Мешковатая фигура в грязном, залитом элем платье сидела на табуретке, покачиваясь из стороны в сторону, бормоча под нос ругательства, то и дело всхлипывая, шмыгая носом, сплевывая прямо на пол желтоватую густую слюну. Бессмысленный взгляд вяло скользнул по нелюдиму.
— Явился… г-голубчик! — пробормотала Илка. Ее раскрасневшееся лицо расплылось в ядовитой ухмылке. — Х-хороший эль! Х-хо-рошие люди. Добрые, да? — Она потянулась крючковатыми пальцами за стоявшим на столе кувшином. — Н-ну, что смотришь? Вон она… Лежит… Ха!
— Ай-я?!
Гвирнус наконец увидел ее беспомощно раскинувшееся на полу тело, тут же забыв о Гансе, Снурке, о пьяной до бесчувствия Илке.
— Ай-я? — робко повторил он.
Лежавшая на полу женщина застонала.
— Жива она, — глупо хихикнула Илка.
— Мертва. Мертвее не бывает, — прошептала Ай-я, заходясь в беззвучном плаче. — Нет, не я. Он… Он… — Ее руки обнимали, мяли, тискали, поглаживали живот, и Гвирнус вдруг с ужасом понял… похолодел… пробормотал, чувствуя, как немеет во рту язык:
— Умер, да?
Часть вторая
ГЕРГАМОРА
ГЛАВА ШЕСТАЯ
К вечеру в Поселке слегло трое мужчин: Ойнус, Гей и один из охотников — одноглазый Рольф, больше известный под прозвищем Глазастый, ибо единственный его левый глаз не закрывался даже во сне. Рассказывали, в детстве бедняге посчастливилось нарваться на ведмедя, вот и распрощался с глазом, а заодно и со всей правой половиной лица. Улыбнется — кого хочешь в дрожь вгонит. Поговаривали, потому и охотник удачливый: как на какую зверюгу посмотрит, так та и замрет.
Наутро и до женщин дошла очередь. Сначала к Лите привязалось. Ночью они с Норкой Ганса элем поминали. А как рассвело — Норке ничего, а Лита пьяным-пьяна. Время прошло, эль уже давно из головы выветрился, но Лита по-прежнему — ноги не держат, глаза блестят, и все время пить просит. Норка в нее полведра влила — все без толку. А потом и того хуже стало. Норка из дома Литы как ошпаренная выскочила и ну по Поселку языком молоть: мол, баба-то по смерти мужа совсем рехнулась. Зверюга лесная, а не баба. Рычит. Воет. Колесом по хижине ходит. Всю посуду в доме перебила, всю пыль собой подмела. С губ пена желтая. На шее желвак синюшный — почти с кулак будет, а как платьем за гвоздь зацепилась, порвала, так и видно стало, что вся такая. С ног до головы. Синюшная. В прыщах. А которые из них прорвались, так из них кровища хлещет. Лита же чешет их нещадно, как есть рвет, кровищу по себе размазывает. Ужас.
Ладно бы только это, рассказывала подругам Норка. Хуже. Куда хуже.
— Вот смотрите, — приподнимала она подол платья, — видите? Да не здесь, это меня Питер на днях поколотил. За что? Ну понятное дело, глянула на кого не так, уж не знаю, что ему померещилось. Вот! — Она тыкала пальцем в красное пятно на ляжке. — Кусила меня. Ни за что. Хорошо, ногу успела отдернуть. Не до крови. Бешеная она. Точно. Может, кто ее покусал?
Еще темнеть не начинало, как Поселок новая весть облетела: о гибели семьи горшечника. Зашел к нему кто-то по делу, видит — лежат как миленькие Гей да его сынок, Сай, на нерасстеленной постели, не шевелятся. Только мухи под потолком жужжат. И не просто лежат. А с вывертом. Будто перед смертью сами себя узлом завязали. Сай уж и опух весь. Голые ножки из-под рубахи вывалились, и видно — раздуло, того и гляди кожа лопнет. А Гей еще ничего. К полудню помер. На вид вроде здоров совсем. Зато если приглядеться как следует — вся рубаха в бурых пятнах. Видать, чирьев-то под рубахой не меньше, чем у Литы, будет. А с лица ничего. Даже улыбается невесть чему. Только улыбка опять же улыбке рознь. На эту глянешь и обомрешь. Радовался он, что помирает, вот на эту-то радость и страшно глядеть.
— А что ж Илка? — спрашивали в Поселке.
— Висит Илка. Насмотрелась, видно, на Сая-то с Геем, и пошли мозги кувыркаться. У кого хочешь с такого закувыркаются. Вот руки на себя и наложила. Только, говорят, шепнула перед смертью кое-что.
— Это кому ж шепнула?
— А вурди ее знает. Теперь уж все говорят.
— Так ведь про что говорят-то?
— Э… так вам и скажи…
— Ну… пошли тянуть…
— Ладно. Будет вам. Неужто не слышали? Про Ай-ю, колдунью то бишь, про кого же еще?
— Ай-я-то при чем? Она же второй день носа на улицу не кажет. И Гвирнус мрачнее тучи…
— Да он завсегда такой.
— Не скажи.
— Так чего ж не кажет? Дальше-то что?
— А вот потому и не кажет, что с нее все пошло.
А солнце в те дни (после повешения Хромоножки) жарило нещадно, так что даже теплолюбивые мухи, и те отсиживались в тени.
Ад строго взимает плату за право распоряжаться его силой. Не всегда серебром или медью, куда чаще — собственной кровью, плотью или рассудком. Его запретные науки, повелевающие материей и дарующие власть над всесильными демонами, ждут своих неофитов, искушая самоуверенных и алчных, но далеко не всякой студентке Броккенбургского университета суждено дожить до получения императорского патента, позволяющего с полным на то правом именоваться мейстерин хексой — внушающей ужас и почтение госпожой ведьмой. Гораздо больше их погибнет в когтях адских владык, которым они присягнули, вручив свои бессмертные души, в зубах демонов или в поножовщине среди соперничающих ковенов. У Холеры, юной ведьмы из «Сучьей Баталии», есть все основания полагать, что сука-жизнь сводит с ней какие-то свои счеты, иначе не объяснить всех тех неприятностей, что валятся в последнее время на ее голову.
Джан Хун продолжает свое возвышение в Новом мире. Он узнает новые подробности об основателе Секты Забытой Пустоты и пожимает горькие плоды своих действий.
Что такое «Городские сказки»? Это диагноз. Бродить по городу в кромешную темень в полной уверенности, что никто не убьет и не съест, зато во-он в том переулке явно притаилось чудо и надо непременно его найти. Или ехать в пятницу тринадцатого на последней электричке и надеяться, что сейчас заснешь — и уедешь в другой мир, а не просто в депо. Или выпадать в эту самую параллельную реальность каждый раз, когда действительно сильно заблудишься (здесь не было такого квартала, точно не было! Да и воздух как-то иначе пахнет!) — и обещать себе и мирозданию, вконец испугавшись: выйду отсюда — непременно напишу об этом сказку (и находить выход, едва закончив фразу). Постоянно ощущать, что обитаешь не в реальном мире, а на полмиллиметра ниже или выше, и этого вполне достаточно, чтобы могло случиться что угодно, хотя обычно ничего и не происходит.
Главный персонаж — один из немногих уцелевших зрячих, вынужденных бороться за выживание в мире, где по не известным ему причинам доминируют слепые, которых он называет кротами. Его существование представляет собой почти непрерывное бегство. За свою короткую жизнь он успел потерять старшего спутника, научившего его всему, что необходимо для выживания, ставшего его духовным отцом и заронившего в его наивную душу семя мечты о земном рае для зрячих. С тех пор его цель — покинуть заселенный слепыми материк и попасть на остров, где, согласно легендам, можно, наконец, вернуться к «нормальному» существованию.
Между песчаными равнинами Каресии и ледяными пустошами народа раненое раскинулось королевство людей ро. Земли там плодородны, а люди живут в достатке под покровительством Одного Бога, который доволен своей паствой. Но когда люди ро совсем расслабились, упокоенные безмятежностью сытой жизни, войска южных земель не стали зря терять время. Теперь землями ро управляют Семь Сестер, подчиняя правителей волшебством наслаждения и крови. Вскоре они возведут на трон нового бога. Долгая Война в самом разгаре, но на поле боя еще не явился Красный Принц. Все умершие восстанут, а ныне живые падут.
Никогда неизвестно, кто попадёт тебе в руки, вернее, кому попадёшь в руки ты, куда это тебя приведёт, и в кого превратит. Неизвестно, что предстоит сделать для того, чтобы мир не погиб. Неизвестно, как сохранить близких, которых у тебя никогда не было.
Алла Самшитова обладает удивительным даром с первых же строк увлечь читателя. Параллельные миры, путешествие во времени, встреча главного героя с давно казалось бы умершими родственниками, обладающая удивительным даром волчица и живущие странным сообществом девять человек. В романе «Черный рассвет» и повести «Иллюзия» вы встретитесь не только с этим…
Объему творческого багажа совсем молодого автора Айгуль Иксановой мог бы позавидовать даже зрелый писатель. Ее рассказы и повесть «Улицы Севильи» объединяет сочетание философии, мистики и динамичного приключенческого сюжета. Размышления о смысле жизни, Боге и религии, любви и судьбе, о пути, который должен пройти каждый, и доме, куда предстоит вернуться, — напоминают «Алхимика» Пауло Коэльо. Однако необычность подхода автора к вечным вопросам, в контексте реалий современной действительности, отличает своеобразную прозу Айгуль Иксановой от известных произведений схожих жанров.