Вуншпунш, или Гениалкогадский волшебный напиток - [6]

— Почему же ты сразу мне не открылся?

— Да пытался уж, пытался, — проворчал Якоб. — Я тебе всю доррогу подмигивал.

— Ах, да! — вскричал Маурицио. — Но тебе следовало бы сказать мне обо всём вслух.

— Чтобы твой шеф всё слышал?

— Мой маэстро и без того всё знает.

— Что?! — подскочил ворон. — Дознался?!

— Нет, — сказал Маурицио. — Это я поведал ему всю правду.

Ворон так и разинул клюв.

— Меня это прросто роняет с ветки! Повторри ещё раз!

— Я обязан был так поступить, — объяснил Маурицио. — Я долго наблюдал за ним и пришёл к выводу, что он достоин доверия. Всё это время он обращался со мной как с настоящим принцем.

Якоб глядел на Маурицио во все глаза.

— Это кррах!

— Ты вообще ничего не знаешь о моём маэстро, — оскорблённо замяукал кот.

— Раскрой глаза! — прохрипел Якоб. — Как ты полагаешь, что ЭТО ТАКОЕ?

Он протянул крыло, указывая на полки.

— Это? Лечебница, — ответил Маурицио. — Маэстро пытается лечить несчастных гномов и эльфов.

Якоб Кракель всё больше выходил из себя.

— Тюряга — вот что это такое! Пыточная камера! А твой драгоценный маэстро на самом деле — самое отвратительное существо, какое только топчет белый свет! Отравить воду, наслать хвори на людей и животных, уничтожить леса и поля — вот в чём он великий мастер, твой маэстро, а больше — ни в чём!

От возмущения Маурицио задохнулся.

— Это… это… немедленно возьми назад… ты, клеветник… иначе… иначе!.. — Он весь так и распушился и выпустил когти.

— А мне по баррабану! — закаркал Якоб. — Я говорю то, что думаю, с тех пор, как у меня вырос клюв, понял ты, блохастый кошачий барон!..

И тут совершенно внезапно кот и ворон превратились в клубок из шерсти и перьев, который принялся кататься по полу туда-сюда. Противники сцепились так, что только клочья летали.

— Сдавайся, — выкрикнул Маурицио, — иначе ты — труп!

— Сам сперва сдавайся, — прохрипел Якоб, — не то откушу тебе хвост!

Они разом выпустили друг друга и, задыхаясь, уселись один против другого.

Со слезами на глазах пытался маленький кот распрямить свой хвостик. Увы! Теперь этот бедный хвост превратился в обмусоленный зигзаг. А ворон созерцал разбросанные по полу чёрные перья, которые он никак не считал для себя лишними.

Тут оба почувствовали, что готовы пойти на мировую.

— Знаешь ли, — мяукнул Маурицио, — я просто не могу поверить тому, что ты говорил… Возможно ли, чтобы человек сумел по достоинству оценить меня — великого деятеля кошачьих искусств — и в то же время оказаться сущим негодяем? Такого не может быть!

— Ещё как может, к сожалению, — ответил Якоб. — Уж поверь мне. Моя мадама, Тиранья, тоже пыталась меня приручить. Но не таков я, чтобы даться. Я не приручаюсь. Я многое про неё разнюхал. И про твоего милейшего маэстру — тоже…

— Моя мадама — деньговедьма. Понял?

— Нет, — сказал Маурицио. — Что такое деньговедьма?

— Сам не знаю, — сознался Якоб. — Она как-то там колдует над деньгами. Делает что-то такое, отчего они сами собой появляются. У таких, как твой маэстро и моя мадама, деньги — самое гадкое колдовское зелье. Поэтому мы, звери и птицы, до сих пор не добрались до корня всех зол, — ведь у нас ничего подобного не встретишь.

— Если ты всё знал, — спросил кот плаксивым голосом, — то почему не доложил об этом Совету?

— Так я на тебя рассчитывал, — ответил Якоб Кракель мрачно. — Я-то давно в курсе, что у Шуткозлобера работает один из наших агентов. Ну вот, я и думал, что вдвоём мы быстренько обмозгуем дельце, нароем доказательств. Особенно нынче вечером.

— А что такого особенного должно произойти сегодня вечером? — осведомился Маурицио.

Тут ворон испустил долгое, крайне немузыкальное карканье. От этого зловещего звука маленького кота пробрало до костей.

— Прости, — тихо проговорил Якоб, — у нас, ворон, так принято перед бедой. Потому что мы предчувствуем такие вещи. Я вот ещё не знаю, что эти двое затевают, но готов спорить на последние перья — нас ждёт отвратительное людство.

— Отвратительное — что?

— Людство. Не говорить же «свинство». Поэтому-то я и мчался сквозь ночь и ураган. Моя мадама про это ничего не знает. Только на тебя я и надеялся. А ты взял и разболтал всё маэстре, так что теперь дело наше — трруба.

Маурицио растерянно глядел на ворона.

— Всё-таки мне кажется, ты привык видеть жизнь в чёрном свете. Ты — пессимист.

— Именно поэтому я всегда прав.

Маленький кот придал своей мордочке упрямое выражение.

— Ладно. На что спорим?

— Если ты прав — я глотаю ржавый гвоздь, если я прав — ты. Идёт?

Голос котишки немного дрожал, когда он лихо ответил:

— Идёт!

Якоб Кракель принялся оглядывать лабораторию.

— Ищешь ржавый гвоздь? — спросил Маурицио.

— Нет, — ответил ворон, — подходящее укрытие для нас обоих. Нужно будет подслушать, о чём станут разговаривать господа.

Они стояли в тёмном углу перед большой жестяной бочкой с открытой крышкой. На крышке было написано: «СПЕЦМУСОР».

— Читать умеешь? — осведомился Якоб.

Маурицио не смог побороть искушения порисоваться перед вороном.

— Там написано «ОТХОДЫ С КУХНИ»… или… ах, нет… Там вроде бы написано «ГОРЮЧИЕ ВЕЩЕСТВА»…

В этот самый миг из камина донёсся звук, похожий на завывание пожарной сирены.

— Моя мадама пожаловала, — зашептал Якоб. — Ну, полезли в бочку!