Вулканы не молчат - [63]

Иногда топорки исчезали на весь день. А бывало, они могли несколько часов подряд сидеть неподвижно на выступе скалы, который был порогом их дома, и наблюдать за нами. Хотелось бы сказать, что наблюдали они с любопытством, но вид у них был какой-то уж чересчур угрюмый, вроде бы как обиженный. Вислые, с горбинкой, как у попугаев, клювы, занимавшие большую часть головы казалось, только подчеркивали всегдашнюю унылость наших соседей.

Топорков мы любили. Случалось, передавали друг другу хронику их будней. Дошло до того, что Николай, вернувшись однажды с мыса Бакланьего, где он фотографировал тамошних обитателей, и посмотрев на скалу, обеспокоенно спросил:

— А топорки дома?..

Саша принял вопрос без улыбки, словно бы следить за топорками входило в его обязанность.

— Один прилетел. Пора и другому быть.

Они таки выследили момент, когда второй топорок бесшумно, точно боясь нагоняя за позднее возвращение, опустился на порожек своего дома. Увидев его, Николай сказал:

— А-а, вот он, голубчик.

И успокоился. Вроде бы, слава богу, наконец-то все наши в сборе.

Собираясь навестить сивучей — их еще называют морскими львами, — я вспомнил, как они реагировали на появление самолета, с которого мы осматривали прорыв. Тогда же, вернувшись в Петропавловск, я рассказал о своих наблюдениях заместителю директора Камчатского отделения ТИНРО[9] кандидату биологических наук Ивану Ивановичу Лагунову. Старейший исследователь фауны Охотского и Берингова морей слушал, как мне казалось, с нарастающим любопытством.

— Так, так…

Когда я закончил, он простодушно спросил:

— Вас что интересует? Почему они самолета испугались?

Это я понимал: самолет они могли видеть впервые.

— Совершенно верно, — подтвердил Иван Иванович. — Тогда что же?..

— Почему сивучи спокойно относились к вулканическим взрывам?

— Вероятно, это так можно объяснить. Они живут возле Алаида сотни, даже тысячи лет. Вулкан извергался много раз. Надо полагать, бывали взрывы и пострашней теперешнего. У животных выработался, так сказать, противовулканический иммунитет. Грохот вулкана был частью окружающей их обстановки. Да и взрывы этого извержения сивучи слышат не первый день и успели привыкнуть.

Лежбище располагалось напротив лагеря. По воде до него было метров двести. Мне давно хотелось подобраться к ним поближе, но искать сухопутные подходы было некогда, а на лодке не поплывешь. Водное пространство от каменных лежанок до нашего берега просматривалось и вдоль и вширь. Завидев лодку, сивуч, конечно, не станет дожидаться твоих верительных грамот — удерет или, еще хуже, поднимет на тебя клыкастое ополчение.

Но я не могу сказать, что между лагерем и лежбищем отсутствовало какое бы то ни было общение.

Сивучи просыпались часа на полтора раньше нас, и свое пробуждение отмечали неистовой какофонией, в которой слышались предельно несовместимые звуки: предстартовый рев воздушного лайнера, мычание, хрюканье, повизгивание, бормотание и что-то похожее на всхлипывание.

Разбуженные в минуту лучших сновидений, мы принимались чертыхаться, и следом происходило невероятное: какофония обрывалась. Вместо нее мы слышали голоса отдельных зверей, присмиревших и как бы извиняющихся. Это совладение мы, шутя, объясняли телепатическими способностями наших соседей. На самом деле все было проще простого: пока мы досказывали наши проклятья, сивучи разбредались на поиски еды. За исключением двух-трех засонь, которые водятся и среди зверей.

Я размышлял над тем, как подойти к лежбищу. В маршрут меня не взяли — я «бюллетенил». Распухла ступня, хоть я и не помнил, чтобы где-то ее подвернул. Нина советовала лежать, а если не лежится, сидеть на кухне, но я подумал, что другого случая побывать на лежбище у меня может не оказаться. Николай стянул ногу эластичным бинтом, подобрал для нее сапог самого большого размера, и я, опираясь на палку, пошел осматривать береговые подступы к обиталищу морских львов.

Метрах в тридцати от центра лагеря пологая прибойная полоса сходила на нет. Дальше, вплотную к воде, стоял скалистый обрыв, тянувшийся до самого лежбища. Под обрывом скользко блестели обросшие водорослями камни. По ним я и хотел отправиться в путь, но прибежал Николай и сказал, что моя затея — чистая глупость.

— Допустим, туда проберешься. По отливу. А назад?..

Об этом я не подумал. Когда начнется прилив, камни затопит, и мне, отрезанному от лагеря, впору будет просить ночлега у хозяина лежбища. Да и стоило поразмыслить, как отнесутся сивучи к моему появлению. Съесть, может, не съедят, но за остальное поручиться было нельзя.

Саша посоветовал воспользоваться его тропинкой.

Кое-как выбравшись на плато, я пошел к оконечности мыса Кудрявцева. На моем пути сплошняком стояло высокое разнотравье. Такое высокое, что его приходилось раздвигать руками.

Пробираясь вперед, я с интересом думал: как это понимать? Остров стоит в Охотском море, которое считается одним из самых холодных морей планеты. Здесь собирается столько туманов, что их хватило бы на то, чтобы укрыть половину Европы. Здесь все придавлено суровостью немилосердной природы, деревья и те — карликовые. Но трава — такую не встретишь и в южных степях. Вот и на острове Парамушир, километрах в шестидесяти от Алаида, в окрестностях вулканов ты окунаешься в столь же могучий травостой. И прав ты или не прав, но начинаешь думать, что вулканы создают для растений сверхпитательную среду. Конечно, это жестокая щедрость. Но трагедии забываются. Там, где сейчас в районе прорыва лежит пятиметровая толща пепла, на месте всей этой мертвой зоны через несколько лет поднимутся новые травы, распустится герань, заалеет шиповник.