Вулканы над нами - [61]

— Так мы договорились, — сказал Игнасио, — и они вырубили молодую рощу. — Он сморщился, как будто ему дали попробовать очень горькое лекарство. — За три дня мы уничтожили топором все, что создавали три года.

Но делать было нечего. И они посеяли свои бобы и маис.

Выражение на лице Игнасио переменилось.

— Не прошло и недели, как ко мне является Санчес. «Мою младшую дочку ужалила змея», — говорит он. Вы ведь знаете, я у них и за доктора, и за повивальную бабку. «Где же она? — спрашиваю. — Почему ты ее не принес?» — «Она скончалась», — говорит он. Я и сам должен был догадаться об этом по дурацкой улыбке, с которой он со мной разговаривал. «Так чем я могу тебе помочь?» — «Нужен гроб», — говорит он. «Почему же ты не сделаешь гроб?» — «Не осталось нужного дерева», — отвечает он, Он имел в виду железное дерево. Наши индейцы привыкли делать гробы только из железного дерева и никакого другого не признают. «Вот где спасение», — подумали.

«Я могу дать тебе вон тот ящик», — говорю я ему. Он оглядел ящик. «Нет, говорит, дерево некрепкое, черви прогрызут».

(Я вспомнил, что большинство наших пеонов были из племени мамов. В отличие от чиламов, мамы века томились под испанским владычеством, и то немногое, что они усвоили из христианского вероучения, догматически застыло в их сознании. Так, они верили в воскресение из мертвых и постоянно тревожились по этому поводу. Отвергнувшие же христианство чиламы были полностью спиритуалистичны. Плоть не имела для них никакого значения. Если им не чинили препятствий, они предпочитали хоронить своих мертвых прямо под полом хижины, чтобы души покойников могли участвовать в семейных беседах. Чиламы относились к проблеме смерти совсем по-другому, чем мы. Малая осведомленность наших священников в вопросах, касающихся загробного существования, была одной из причин, почему чиламы не захотели спасти свою душу и приобщиться к христианству. Впрочем, кто сейчас заботится о спасении души индейца?)

— Я сказал Санчесу, что дон Армандо продаст ему гроб из железного дерева за пятьдесят кетцалов, — продолжал свой рассказ Игнасио.

Что-то в тоне управляющего заставило меня поднять на него глаза. Он не походил более на добродушного камердинера, каких изображают на коньячных этикетках; передо мной был флорентийский банкир с картины кого-то из старых мастеров.

— Пятьдесят кетцалов! Где ему было их найти! — Игнасио тонко улыбнулся. — У всех наших индейцев, вместе взятых, не набралось бы таких денег. Вы ведь знаете, сеньорито, если пеон кого-нибудь в семье похоронит, то потом целый год выплачивает долги. «Что же мне делать, патрон? — спрашивает Санчес. — Я не могу положить мою девочку в землю без настоящего гроба. Я пошел бы пешком в Эль-Пэтен за железным деревом, но путешествие займет слишком много времени; ее станут есть черви».

«Продай немного кофе, — отвечаю я ему. — Это единственный выход. А дон Армандо купит и неснятый урожай».

— Что ж, он ушел потолковать со своими индейцами, а потом вернулся и сказал, что они решили продать немного кофе, совсем немного, чтобы хватило денег на гроб. Мы привезли дона Армандо, и он договорился с ними о цене, по стольку-то за килограмм. Они торговались из-за каждого центаво, потом отпустили ему кофе ровно столько, чтобы покрыть стоимость гроба и заупокойной службы, ни зернышка больше. Остальное бросили гнить на деревьях.

Но тут всемогущий господь пришел нам на помощь. На плантации вспыхнула эпидемия кори, и половина детишек перемерла. Им пришлось снять весь кофе, чтобы оплатить стоимость гробов.

С этого самого времени все обернулось по-иному. На следующий год я сказал им, что никто не в силах предусмотреть своим умом волю божию и что, если они не будут работать на плантации, денег будет взять неоткуда. Вот как получилось, сеньорито, что мы спаслись.

Молодая роща пропала. Даже когда мы сгоним их с земли, потребуются еще годы и годы, чтобы вырастить ее снова. А в остальном, я думаю, вы согласитесь, когда объедете плантацию, что мы отделались очень дешево.

Да, мы отделались сравнительно дешево.

Потеряв молодую рощу, мы как бы вернулись ко времени, когда хозяйствовал мой дед. Дед получил эту землю, заплатив взятку тогдашнему президенту. Он пришел сюда с ротой солдат (содержание которых оплачивал из собственного кармана), выгнал индейцев из землянок, вырытых на склонах холмов, перепахал их жалкие поля, расчистил несколько квадратных миль непроходимых кустарниковых джунглей, которыми всегда порастают оставленные индейцами истощенные земли, и насадил будущие кофейные рощи и ширококронные деревья для защиты молоди от жгучего солнца. Мой дед был жестоковыйным христианским воителем, с зычным голосом, сочетавшим пристрастие к виски с неистощимым миссионерским пылом. Свободные минуты он посвящал спасению души своих пеонов, силой сгоняя их на молитву; но мало преуспел в этом. Мой отец не был столь яркой личностью; в его натуре были заложены артистические склонности, которым не дано было развиться; он любил говорить о себе как о безнадежно непрактичном человеке. Он добавили нашей плантации молодую рощу; на большее у него на хватило сил.