Вуивра - [64]

Арсен махнул рукой, показывая, что больше об этом не думает.

— Тебе, может, показалось, что я презираю всё, что касается человеческой жизни. Но на самом деле всё обстоит совсем иначе. Мне хотелось бы узнать вас получше. Ты, возможно, думаешь, что, поскольку я видела первых людей, появившихся в Юре, а потом тысячи поколений, сменявших друг друга, я знаю вас лучше, чем кто бы то ни было. Но если начистоту, вы никогда не переставали удивлять меня. У вас в головах есть что-то такое, чего нет в моей, что-то такое, что угадывалось уже у пещерных людей, и мне хотелось бы знать, что это такое. Когда я с тобой, я всегда жду, что ты объяснишь мне.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, но мне всё-таки кажется, что это, скорее, твои фантазии. Во всяком случае, если бы я и мог показать тебе, что находится внутри моей головы, то не стал бы делать этого сегодня. У меня неприятности, из-за которых в мозгах всё перепуталось. Для меня началось плохое время. И я несчастен, как никто другой.

Они присели рядом на обочине тропинки, прислонившись спинами к стволу большого дуба. Арсену стало стыдно за то, что у него с языка сорвались слова, похожие на жалобу. Встретив взгляд Вуивры, он добавил:

— Конечно, и ты, наверное, тоже не очень счастлива.

Она не ответила ни «да» ни «нет», она не знала. Мыслительное усилие, отразившееся у неё на лице, придавало ей какой-то туповатый вид. Арсен посмотрел на неё с сочувствием.

— Я сказал это, потому что вспомнил слова моей матери. Это было, как сейчас помню, 15 августа, после обеда. У нас в доме были люди, и они разговорились о Бейя, ну и, конечно, о тебе тоже. Мать говорила и вязала носок, и я услышал, как она сказала: «Не хотела бы я быть на месте Вуивры. Девушка, которая не может умереть, — тут не позавидуешь; когда делаешь что-нибудь и не видишь этому конца, то просто не знаешь, что делаешь, а это всё равно, как ничего не делать».

В зелёных глазах Вуивры загорелось тревожное любопытство. Арсен продолжил, не столько для неё, сколько для самого себя.

— И вот тогда-то я и подумал, что она права. Я смотрел, как она вяжет носок. Я сказал себе, что если бы она не представляла себе, как будет выглядеть законченный носок, её труд был бы просто ни на что не похож. И ещё мне пришло в голову, что так же и жизнь — чтобы как следует её прожить, нужно думать о конце.

— Ну ты прямо как кюре говоришь, — прошептала Вуивра. — И вы часто о ней думаете, о смерти?

— Довольно часто, — ответил Арсен, немного помолчав. — По-моему, мы думаем о ней всегда, даже тогда, когда не думаем о ней. И, может, как раз это и есть, как ты говоришь, в наших головах то самое, чего нет в твоей голове. Я даже считаю, что те, которые умеют лучше других думать о смерти, лучше и живут, лучше распоряжаются тем, что есть внутри их жизни.

Арсен умолк. Он вспомнил, с какой лёгкостью пошёл на смерть Бейя, оказавшийся неспособным предугадать её. Обернувшись к Вуивре, он заметил, что она стоит встревоженная, растерянная, и вдруг позавидовал ей. Он подумал о той острой боли, которую вновь ощутит, когда опять окажется один, и которая, возможно, была бы для него пустяком, если бы перед ним тоже простиралась вечность. Со своей стороны, Вуивра задумалась о своей судьбе, однообразной и бесформенной, которой она сама даже не могла распоряжаться. Ей казалось очевидным, что Арсен властен над своей судьбой, как его мать властна над носком, который она вяжет. Нет ничего ни более желанного, ни более привлекающего своей простотой, чем вот так нести в себе собственный конец и трудиться над его приближением: петля за петлёй. Вздохнув, она легла на бок и протянула руку за красным грибом, который рос в папоротнике. В тот момент, когда она поднесла гриб ко рту и надкусила его, Арсен остановил её:

— Ради Бога, не надо его есть, он ядовитый.

— О! Меня ничто не может отравить, — сказала она, роняя покатившийся по её платью гриб. Нигде смерть не ждёт меня.

20

Сёстры Мендёр оказались неравнодушны к соседству Арсена. Из окна кухни было видно, как он ходит туда-сюда около дома Юрбена, и вероятно, из-за того, что он поселился там, поссорившись с семьёй, возникало упоительное ощущение, что теперь он свободен и беззащитен. Жюльетта наблюдала за домом старика с пылким любопытством. Хотя в её отношениях с родными постоянно обнаруживалась какая-то напряжённость и агрессивность, на лице у неё была написана глубокая радость, а в чёрных глазах тлело нежное пламя. Жюльетта полагала, что причины, оказавшиеся достаточно вескими, чтобы заставить Арсена уйти из дома, должны были относиться к разряду таких, которые ставят под сомнение всё. И она с тревожной надеждой ждала своего часа.

Оттого, что восторг Ненасытной выглядел поверхностным, родителям было не легче. Уже в тот день, когда Юрбен впервые отправился спать в свой дом, она закусила удила. Домашние подумали было, что у неё что-то нечисто со стариком, не очень, впрочем, при этом обеспокоившись. А вот присутствие Арсена, угрожавшее семейной чести, казалось делом гораздо более серьёзным. Возвращаясь с поля, Ноэль старался придумать для старшей дочери такие дела, которые бы заставили её забыть про соседа. В первый день ей велели вырыть яму для навоза, на следующий день — перетащить деревянную литейную форму из одного сарая в другой. Большая Мендёр работала без передышки и не отвлекалась. С наступлением темноты она нехотя бросала свою работу и шла на кухню ужинать, где мела со стола за десятерых. Грудь её в этот момент начинала дрожать, сотрясаться и подскакивать, а огромные коровьи глаза метали молнии. К счастью, тут подошла очередь Мендёров пользоваться молотилкой, и старшая дочь на два дня нашла в ней какое-то утешение. Несколько парней пришли из деревни помочь им, чтобы позднее получить такую же помощь от них. Вот только работать им приходилось на Ненасытной не меньше, чем на молотилке. Нельзя было перевернуть буквально ни одной охапки соломы, чтобы не обнаружить где-нибудь её ляжек, а шум машины постоянно перекрывался похотливым ржанием, слышным аж на другом конце Во-ле-Девера. Сверх того, только за эти два дня она лишила невинности сына почтальона, четырнадцатилетнего подростка, только что получившего свидетельство об окончании начальной школы, а также четырёх внуков орнсьерского нотариуса, которые, не думая ни о чём дурном, просто проезжали мимо на велосипедах. Родители пострадавших горько жаловались, а почтальон, вовсе не пытаясь на этом деле заработать, всё же потребовал один франк в возмещение убытков. Снова у Мендёров неприятность. За все эти прегрешения Ноэль устроил старшей дочери только одну взбучку, от которой, правда, её спина запестрела всеми цветами радуги.