Втуненко - [2]

Холодная стеклянная галерея окружала второй этаж. Корнил Саввич вел гостя мимо нечистых корыт и матрацев, которые, по его объяснению, вымораживались во избавление от некоторых мучителей, неразлучных будто бы со всяким новым домом.

– В опилках заводятся… самозарождение!

Наконец он постучал в дощатую некрашеную дверь. Вышневолоцкий зажал нос; какая-то маслянистая вонь отравляла воздух квартиры. На перегородку брошены были платья, полотенца и просто тряпки.

Красивая женщина, цыганского типа, с болезненным худым лицом и неопрятными волосами, выглянула и спряталась.

– Жена – Марья Саввишна, – молвил Корнил Саввич и потер руки.

Вышневолоцкий вошел по приглашению хозяина в небольшую светлую комнату.

Каштановый сеттер с умными, как у человека, главами лежал на ковровой подстилке. Перед ним стояла чашка с нетронутой овсянкой и вода в разбитом горшочке. Увидав хозяина, сеттер слабо повилял хвостом.

– Моя гордость! – вскричал Корнил Саввич, – несказанной красоты! Кличка – Перл. На стене, под стеклом – похвальный лист Перлу. На собачьей выставке всех удивил! За него двести дал, а пятьсот предлагали, да я отверг. Еще не дошел до того, чтобы собаками торговать. Перлушка, милый Перлушка! Что приуныл, брат, что призадумался? Болен, бедняжка! Не хочется к ветеринарам обращаться – живо уморят, Марья Саввишна, давала ему серку? Перлушка, милый мой Перлушка!

Корнил Саввич нагнулся, пес привстал и лизнул его в губы.

Вышневолоцкий сел на венский расшатанный стул и поднес к носу свой белый надушенный платок, потому что все еще не мог привыкнуть к зараженному воздуху, который, однако, не смущал хозяев. Бедность и неряшливость царили в комнате. Постель в углу незастлана. Вороха газет, между которыми видное место занимал «Разговор», валялись на комоде и на полках покосившейся этажерки, на столе. Сырость намочила обои. Внизу двойных рам были сделаны деревянные желобки, и их наполняла вода, струившаяся со стекол.

– Неприглядное жилище? – спросил Втуненко. – Семнадцать рублей плачу, – ух! как трудно достаются. Марья Саввишна, нам бы закусить чего-нибудь! А главное, водочки, водочки! капельку!

Он показал на пальце, сколько именно водочки.

– Корнил Саввич, я считал вас гораздо старее, – начал Вышневолоцкий. – Ни одного седого волоса… Сколько вам лет?

– Шестой десяток идет… Что, молод?

– «Василия Темного» я читал еще в первом классе гимназии… помню, с картинкой.

Втуненко закинул голову и хвастливо посмотрел на Вышневолоцкого.

– Теперь не пишут исторических романов, – сказал он.

Вышневолоцкий не возразил ничего.

– Нет той эрудиции! – начал Корнил Саввич, помолчав. – Марья Саввишна, помнишь «Силуэт»? Это – их сочинения!..

Марья Саввишна вошла с тарелкой в руке и с графинчиком.

Вышневолоцкий встал.

Марья Саввишна была в красной кофточке, застегнутой не на все пуговицы: их недоставало там, где они более всего были нужны. Поставив завтрак на стол, Марья Саввишна протянула гостю руку.

– Здравствуйте, не взыщите за угощение. Я, Корнил Саввич, купила наваги на десять копеек, да гусиных ланок.

Вышневолоцкий понял, что воздух был отравлен навагою, которой он терпеть не мог.

– Ну, будем же здоровы! – произнес Корнил Саввич, держа рюмку у рта. Он медленно проглотил водку, помотал головой и налил Марье Саввишне. – Она пьет не хуже меня!

– Неправда! Вот уж неправда! Я пью для удовольствия, а ты из жадности.

– Что же вы не закусываете? – спросил Корнил Саввич.

– Они непривычны к нашей пище, – произнесла Марья Саввишна. – Кушайте лапки.

Вышневолоцкий взял лапку.

– Почему нападаете вы на Лавровича? – начал Вышневолоцкий. – Я сейчас поеду к нему, и, может быть, недоразумение, которое возникло, мне удалось бы уладить.

– Ах, нет, напрасная забота-с! – вскричал Корнил Саввич. – Я одному только удивляюсь, что как вы, будучи истинно либеральным писателем, можете находиться в каких-то отношениях с господином Лавровичем? Господин Лаврович держится устарелых взглядов, несмотря на свою сравнительную молодость, и принадлежит к партии Страстного бульвара[5]. Да-с.

– Неужели? – сказал Вышневолоцкий. – А вы говорили, Лаврович завел полемику с «Московскими ведомостями».

– Признаюсь, полемика-то была с «Русскими ведомостями», а я, по праву корректора, переделал… Так что ему должно влететь от Страстного бульвара-с.

Вышневолоцкий улыбнулся и спросил:

– Вы корректором в «Разговоре»?

– Управляю типографией Шулейкина и вместе корректор. Конечно, корректор корректору рознь… Другой не посмел бы. А я напутал: хозяин давно просил выставить господина Лавровича. Хозяину надо, чтоб журнал ничего не стоил, чтоб купцы платили за бесчестье, чтоб сотрудники печатали у нас ябеды и еще нам платили!

– Послушайте, я не пойму – вы за кого же собственно?

Корнил Саввич выпил рюмку водки и, блеснув глазками, шепотом произнес:

– За себя-с, за сохранение своей престарелой униженной личности!

Вышневолоцкий вдумчиво посмотрел на него; Корнил Саввич отвернулся.

– Марья Саввишна, – сказал он, беря жену за руку, – сколько нам, душа моя, необходимо в месяц денег?

– Да, если не пить, Корнил Саввич, то пятьдесят рублей надо. Меньше никак нельзя! – обратилась она к Вышневолоцкому и сделала жалобное лицо.