Вторжение - [11]

— Счастье, как же! — воскликнул Карл. — Вот они ликвидируют войны и преступность. Значит, оставят без работы армию и полицию. Дальше, не дай бог, примутся за болезни и вышвырнут на улицу многомиллионную армию докторов и фармацевтов. Попутно куска хлеба лишатся все, кто занят в военной и медицинской промышленности. Потом наводнят наш мир сверхсовершенными автоматами и оставят без дела уже всех рабочих и инженеров. Я уж не говорю о столь малочисленных группах, как политики, бизнесмены, юристы и т. д. Короче, думая о всеобщем благе, они сделают несчастными всех, кроме кучки бездельников, которые наконец смогут предаться праздности, не боясь ничьих упреков.

— Тебе бы на митингах выступать, — пробурчал Артур. — Никогда прежде на замечал в тебе тяги к публицистике.

— In vino veritas, — невесело усмехнулся Карл. — А митинги… поздно теперь митинги… Просто я понял сегодня, что был не прав. И все мы были неправы.

— В каком это смысле? — осведомился Беланов.

— В прямом, Артур. Всю жизнь я был обычным обывателем. У меня был свой дом, своя работа, я продвигался по службе, не залезал в долги, платил налоги, ходил на выборы, читал современную литературу, периодически выбирался в театр и считал себя культурным человеком. До всего остального мне не было дела. Когда на Соборной площади бушевали митинги, призывавшие бороться с угрозой с Востока или с Запада, запретить коммунистическую партию или вывести из страны американские ракеты, я лишь сетовал на недоумков, которые злоупотребляют нашей демократией и дерут глотки вместо того, чтобы заниматься делом. На смену политическим митингам пришли экологические, а моя позиция не изменилась. Если тебе не нравится правительство, голосуй за оппозицию, зачем же выходить на площадь? Нет, я понимал, что у нас есть важные проблемы. Просто я считал, что каждый должен заниматься своим делом, и тогда все образуется. Одно ведомство занимается экологией, другое занятостью, третье благотворительностью, а у меня своя работа, и мой долг перед обществом — выполнять ее и не лезть в чужие дела. И точно так же рассуждали тысячи, миллионы граждан нашей сытой и свободной Европы. И вот теперь я спрашиваю себя: почему они выбрали для вторжения именно наше время? Если они такие благодетели, почему они не высадились в начале двадцатого века и не предотвратили того кровавого кошмара, из которого состоит все наше столетие? Не потому ли, что тогда человечество пусть было слабее в военном и техническом плане, пусть было раздроблено и одурманено социалистическими идеями, но оно было полно решимости и энергии и готово было дать отпор? А теперь мы такие благополучные, такие спокойные, каждый сам за себя, каждый замкнут в своем мирке, как устрица в раковине, бери и ешь, кто хочет!

— О каком отпоре ты говоришь? — отозвался Грэбс. Он сидел верхом на стуле, положив руки на спинку, а подбородок на руки, и глядел в одну точку. — Сегодня ночью семьдесят человек погибло. Семьдесят идиотов, царство им небесное, потому что лезть на них с нашей техникой — это все равно что переть со шпагой на танк. Глупо, но они не смогли иначе, они были верны присяге и пытались дать… отпор…

— Не об этом речь, — ответил Карл, — не о военном, а о моральном, что ли, отпоре. Тогда пришельцы читали бы в каждом взгляде: вы здесь чужие, мы вас ненавидим, убирайтесь в свое вонючее будущее и оставьте нам наше прекрасное настоящее. А теперь ведь им осанну кричать будут! Второе пришествие во множественном числе! Явились спасители, явились избавители наши от всех проблем насущных! Их из космоса ждали, а они из будущего, наши же потомки, родная кровь, черт подери!

Вошел доктор Кромвальд. Воистину это был день сюрпризов: всегда скептически-спокойное лицо доктора выражало элементарный восторг.

— Господа, это грандиозно! — воскликнул он. — Я был там, у них, в центре за ограждением. Кстати, ассистенты тоже там, в брошенных домах, благоустроенных по последнему слову техники будущего. Так вот, меня пустили туда, узнали и пустили! Оказывается, они хорошо меня знают, читали мои работы, это через бог знает сколько лет, когда вся современная физика к чертям устарела, представляете? Я беседовал с одним из их руководителей, Конэром Гасски. Мы говорили на равных. Он показал мне их лаборатории, хронотехнику, мы много говорили о хронотеории — это величайшее творение человеческого разума, из наших исторических аналогов сравнимое разве что с теорией относительности, но по степени воздействия на мир просто нет аналогов!

— Оно и заметно, — пробурчал майор. Карл сидел молча, всем своим видом демонстрируя: «Ну вот, полюбуйтесь. Я же говорил!»

— У них грандиозные проекты, — продолжал Кромвальд, ничего не замечая. — Поэтапное преобразование и ускорение человеческой истории! Они передадут нам свои знания, и к их времени цивилизация уйдет на несколько веков вперед по сравнению с их нынешним уровнем. Тогда они опять передадут в прошлое новую информацию и технику, потом опять и опять. То, на что ушли бы многие тысячелетия, уложится отрезке в несколько веков. В итоге — торжество Разума, безграничное могущество человека! И они предложили мне работать у них! Вы представляете? Работать в науке черт-те какого века!