Второй закон - [4]

Генератора на пармашине нет, потому вместо электрических фар в "глазницах" сияют два ледяных светильника. Левый уже подсел — газ поостыл и светится желтым вместо белого. Так что когда ведешь, кажется, будто машина чуть косит вправо.

Я залил воду в баки (мы не держим машину заправленной, чтоб не случилось спонтанного перекоса), бросил ледяшку и сел ждать, пока мотор прогреется. Были сумерки… Впрочем, в нашем районе всегда сумерки. Это в Центре почтенный наш Павел Петрович учредил день и ночь: огромные светильники на мачтах то закрывают заслонками, то открывают. Но толку в этом мало, по-моему: вверху все равно серое небо, всегда серое — что "днем", что "ночью". Разница лишь та, что "днем" из-за светильников возникают тени, а "ночью" их нет.

Одно время я пытался понять, отчего же небо серое, а не белое или черное, или синее, как должно быть по законам физики. Какими свойствами обладает барьер над нашими головами, что цвет его видится нам как серый?.. Помню, некий институтский умник мне даже пытался растолковать, почему так. А через месяц он умер. Скверно умер — выпил непрогретого молока и сварился изнутри. Не таким уж хорошим он был физиком — понял я и забыл объяснение про небо…

Стрелка манометра коснулась риски, я дал пару и тронулся с места. От площади Галактики по проспекту Барковича всего пара кварталов до ближайшего распредпункта. Сергей Львович — старший раздатчик — дружелюбно улыбнулся мне, восседая за прилавком в высоченном самодвижном кресле.

— Добрый денек, Виктор Андреич!

— Да так себе денек, Сергей Львович… Не лучше остальных.

— Ну, эт вы зря, Виктор Андреич! Почтенного Павла Петровича слушали с утра? Коль слушали, то должны знать — денек нынче добрый.

Старший раздатчик не лишен чувства юмора, так что иногда мне приятно поболтать с ним о том — о сем. С серьезнейшей миной я спросил его, какая, по его мнению, вечером ожидается погода. Сергей Львович подкатился к окну, с минуту, нахмурившись, разглядывал неизменно серое небо, с которого за девять лет не пролилось ни капли. Потом немного поразмыслил, потер пальцем кончик носа и изрек:

— Пасмурно что-то.

— Вы полагаете? — Отозвался я. — Пожалуй, вы правы…

— Дождь, наверное, будет.

— Скорее, гроза.

Посудачили еще немного, потом я протянул наши с Ником распределительные карточки и попросил двойную минимальную пайку. Раздатчик с удивительной скоростью прокатился вдоль стеллажей, и передо мною возникли два пакета с картошкой, хлебом, гречкой, луком, огурцами, томатами и мылом.

— Что-нибудь платное желаете?

Я достал пригоршню желтых витаминок.

— Пачку кофе и мазь от обморожений. Хорошую.

— Хорошая — четыре аспирина, Виктор Андреич.

Я расплатился. Подался к выходу, старший раздатчик вдруг окликнул меня:

— Виктор Андреич, говорят, у вас гостья объявилась?

— Да, я тоже слышал.

— Младший-то ваш — молодцом!

— Весь в меня… Удачи вам.

Я сел в машину и ощутил вдруг странную тревогу на душе. Тревожно было из-за вопроса раздатчика. Слишком уж быстро весть разносится. Еще и двенадцати часов не прошло, как Ник явился с Лерой и Галсом… С другой стороны, и скрывать-то нам нечего. Ничего зазорного нет, что больную приютили. Выздоровеет — домой поедет. И все же…

Да ну его!

Я прижал педаль пара.

Когда вернулся, Никиты уже не было — отчалил на дежурство. С наружной стороны люка, где не прочла бы гостья, маркером было написано: "Витек, прошу, полегче с Лерой!"

Девушка сидела на кровати в своей каюте и теребила складки на шее пса. Тот возлежал у нее на коленях, благодушно вывалив язык. Дверь в каюту была открыта, температура внутри — стандартные тридцать шесть и шесть. Что означает — жар у девушки миновал.

Теперь, когда болезнь отступила, стало заметно, что Лера весьма недурна собой. Стройна и изящна, но изящество это — живое, игривое, как огонек свечи. Уголки рта чуть приподняты, привычные к улыбке. Всклокоченные волосы яркого цвета палесто подчеркивают искорки в глазах.

— Здравствуй, — сказал я и протянул банку мази. — Это от легких обморожений. Смажь руки — перестанет болеть.

— Большое спасибо, Виктор Андреевич.

— И не злись, что я тебе не поверил. Я вообще редко чему верю — характер такой. Услышал как-то, что люди произошли от обезьян, — и то не поверил.

Девушка нахмурилась и промолчала.

— А идти никуда даже не думай. Вчера уже неплохо нагулялась. Сперва выздоровеешь полностью, потом скажешь свой адрес, и я тебя отвезу машиной.

— Не стоит беспокойства, Виктор Андреевич.

Лера нахмурилась еще больше, изо всех сил удерживая строгую гримасу. Ее уязвленная гордость вела неравную схватку с дружелюбным кокетством, и, похоже, проигрывала. Так что я счел нужным вступиться на стороне гордости:

— Если захочешь выразить обиду, то уходить совсем необязательно — есть варианты поинтересней. Например, можешь дать мне пощечину. Можешь дать мне пощечину собакой — это круче. А хочешь, я подарю тебе красивый светильник, и ты разобьешь его вдребезги. Или я подарю тебе красивый цветок, и ты его разобьешь вдребезги!

Гордость сдалась. Лера хихикнула.

— Не люблю разбивать вдребезги — в этом есть что-то истеричное. Хладнокровные люди предпочитают разрывать на клочки. Напишите мне письмо на бумаге, я разорву его на клочки. Медленно.