Второй сын - [65]

– Мне тогда показалось, что это ужасно… и одновременно… замечательно. Мне было двенадцать. Я еще не была готова к любви… но уже думала о ней.

Хёд сидел, словно завороженный, а ее наконец с головой поглотили воспоминания. Пытаясь коснуться своей невесты, Педер перевернул стол – не последнюю роль в этом происшествии сыграло вино, но гости расхохотались и принялись прятать женщин по углам. У женщин была своя песня:

Мужьям нужны поцелуи.

Сыновьям тоже нужны поцелуи,

Сыновья вырастают в мужей,

Которым нужны поцелуи.

Мужьям нужны поцелуи,

Они срывают у нас поцелуи,

И…

Все начинается сызнова.

В ту ночь пение не смолкало. Гисла все пела и пела, на миг замолкая перед каждой новой песней, а потом улыбалась, закрывала глаза и погружалась в воспоминания, не выпуская из рук ладонь Хёда.

– Это твои родители, – изумленно сказал Хёд.

– Да. Расставаясь, мы всегда пели одну песню. Но в тот вечер, когда мы ее пели, они не взялись за руки, хотя так было принято. Вместо этого они принялись танцевать, словно тоже были молоды и влюблены.

Вспоминай меня, пока будем врозь,

Забери себе мое сердце,

Сохрани его у себя в груди,

Пока мы не свидимся снова.

– Он так любит ее. Так нежно ее обнимает, – сказал Хёд, словно перед ним и правда стояли родители Гислы.

– Он был очень нежен с ней. Но мог обнять и покрепче. Она вечно жаловалась, что он все время ее целует, но, когда он выпускал ее из объятий, она улыбалась и вся сияла от удовольствия.

Они еще помолчали, вновь погрузившись в воспоминания Гислы. Она допела песню, под которую танцевали ее родители.

– Я уже целовал женщину, – тихо признался Хёд.

– Что? – ахнула она.

От боли и потрясения счастливые воспоминания рассеялись, и ее связь с прошлым и с Хёдом словно оборвалась.

Хёд вмиг погрузился во тьму, и это его совершенно ошеломило. Еще мгновение назад у него в голове роились яркие образы и цвета.

– Вернись, Гисла, – сказал он.

Он развернул ее к себе, пальцами ощупал ее лицо, взял ее подбородок в ладони. Она застыла, но он не убрал ладоней, словно боялся, что она может вырваться и сбежать.

Но она не шевелилась, и тогда он склонился к ней, так что его лицо оказалось совсем близко и уже невозможно было разгадать его выражение. Он прижался лбом к ее лбу, но не попытался достать губами до ее губ. Он просто сидел перед ней без движения, касаясь ее, но их мысли парили раздельно.

– Да. Я целовал женщину. Нескольких женщин. В Берне. Это было довольно противно. Арвин решил, что меня это чему‐то научит. Они не были нежны… или робки. Думаю, они были старыми и сильно устали от мужчин. У одних не было зубов. У других зубов было с избытком. Арвин постарался сделать мое знакомство с женщинами как можно более неприятным.

Его дыхание щекотало ей рот. Внутри у нее все перевернулось. Когда она представила себе его с другой женщиной – пусть даже старой и беззубой, – ей стало до странного больно. Она не могла этого объяснить. Он принадлежал ей, это был ее Хёд. И она верила, что опыта у него окажется не больше, чем у нее, что они всему будут учиться вместе.

– Зачем ты говоришь мне об этом? – простонала она.

– Я… не думал, что мне снова этого захочется, – признался он. – Но теперь мне так хочется поцеловать тебя.

– Правда? – спросила она.

Он чуть поднял голову и легонько коснулся губами ее губ.

Это было вовсе не неприятно… даже наоборот… и она забыла о боли.

Пару мгновений их губы порхали и трепетали, словно не зная, как лучше коснуться друг друга, но вскоре все сошлось, и трепетание переросло в исследование, в поиски. То был новый танец, и они сочиняли его сами, то сближая, то отдаляя губы, снова и снова. Гисле никогда не наскучил бы этот танец. Она обхватила лицо Хёда ладонями, притянула к себе.

– Я хочу тебя видеть, – прошептал он между поцелуями.

– А я хочу тебя целовать, – прошептала она в ответ. – Я не могу целоваться и петь.

– Тогда сделаем по‐моему, – сказал он.

Не отрываясь от ее губ, он скользнул пальцами по ее лицу, вниз по шее и дальше, через горный кряж, за которым начиналась грудь, и ее тело запело ему в ответ.

Его губы сильнее приникли к ее губам.

– Открой рот, Гисла. Я хочу попробовать тебя на вкус.

Она неуверенно отстранилась. Его невидящие глаза были закрыты, а голос звучал нежно. Умоляюще. И он вновь притянул ее к себе.

Будь на месте Хёда кто‐то другой, она бы скривилась. Что за нелепые слова. Что за нелепое занятие. Но с ней был Хёд, и она сдалась ему, подчинилась, раскрыла губы.

Его язык двигался осторожно, так же, как прежде его руки, словно от его движений зависели все их ощущения, и она раскрыла рот чуть шире, словно зовя его внутрь.

Пение переросло в дрожь – следом за Хёдом она тоже пустилась на поиски. А потом музыка сменилась, сменились движения, и поцелуй приобрел новый ритм.

Они были уже не так осторожны, не так нежны. Теперь они впились друг в друга, накинулись, яростно, словно разбойники, и поцелуев стало мало. Ей хотелось быть еще ближе. Хотелось пробраться внутрь, проникнуть к нему под кожу.

– Я хочу быть в тебе, – проговорила она, задыхаясь. – Хочу, чтобы ты был внутри меня.

Руки и губы Хёда замерли. Вздрогнув всем телом, он отстранился, поцеловал ее в лоб.