Второй шанс - [18]

Хм, а в этом товарище чувствуется воспитание или, я бы даже сказал, порода. Ещё эта профессорская бородка… Ему бы не здесь, а в каком-нибудь деканате сидеть.

– Роман, – как ни в чём ни бывало ответил я.

– Рома-а-ан? – удивлённо протянул он, поднимая очки на лоб, словно это помогало ему лучше меня видеть. – Однако, вы меня удивляете, юноша. Вас как зовут? Максим? Не Горький случайно? Шучу-шучу… А меня Иннокентий Павлович. И о чём роман, если не секрет?

– О войне. О Великой Отечественной.

– О войне?! Я ещё более удивлён! Не всякий взрослый писатель сумеет отобразить, а тут… Что же вы, Максим, знаете о войне? – снисходительно поинтересовался он.

– Кое-что читал, ещё больше собираюсь прочитать. С фронтовиками обязательно надо будет встретиться и записать их воспоминания.

– Это правильно, те, кто воевал, могут многое рассказать. А я ведь тоже пороху понюхал.

Сказал – и замолчал. Глядя, как затуманился его взгляд за стёклами очков, я понял, что мыслями сейчас он не здесь, в заставленном бэушным барахлом помещении, а снова на передовой, поднимает свой взвод в атаку. Но это продолжалось всего несколько секунд, и вот передо мной вновь прежний, сосредоточенный работник проката.

– Да, есть что вспомнить, – вздохнул он.

– Иннокентий Павлович, а не могли бы поделиться со мной своими воспоминаниями? – осторожно предложил я, заискивающе улыбнувшись.

– Хм, поделиться? – задумчиво посмотрел он на меня. – В общем-то, ничего предосудительного в этом не будет, я так думаю, но только вам нужно будет найти время и принести блокнот с ручкой. Или у вас такая хорошая память, что и записывать ничего не надо?

– Хорошая, но лучше, конечно, подстраховаться, захватить блокнот. Надо только время выбрать, я к вам обязательно зайду.

– Что ж, я не против, заходите. А что касается машинки, – вернулся к теме моего визита бывший Иннокентий Павлович, – то в прокат мы отпускаем только по паспорту, а вам, молодой человек, шестнадцать уже исполнилось?

– В следующем году исполнится. Я с мамой приду, постараюсь привести её завтра, а пока решил зайти, присмотреться. Можно глянуть на «Эрику» поближе?

Красящая лента в машинке уже стояла, я попросил лист бумаги формата А-4, заправил его и проверил качество печати. Оно оказалось почти идеальным, если не считать нескольких немного западавших буковок. Закончив печатать, поймал на себе заинтересованный взгляд Иннокентия Павловича.

– А у вас довольно споро выходит, никогда бы не подумал, что в 15 лет можно так уметь печатать на машинке.

Блин, опять лоханулся!

– Так у нас была дома машинка, я на ней свой первый фантастический рассказ весной напечатал, давал одноклассникам почитать, – выкрутился я. – Пока рассказ сочинял, набил руку… А потом она сломалась, носили в мастерскую, сказали, там что-то такое отвалилось, что починить нельзя. Так сколько стоит, если, скажем, на месяц брать?

– Одну минуту.

Он раскрыл свой гроссбух на нужной странице и стал вести пальцем по списку сверху вниз. Я невольно тоже заглянул в записи. Холодильник – 5 рублей за месяц пользования, чёрно-белый телевизор – 7 рублей…

– Ага, вот, 3 рубля в месяц, – сказал прокатчик. – К машинке прилагается ещё и чемоданчик.

– Отложить можете? До завтра? А то мама сегодня во вторую смену, а в субботу и воскресенье выходная, как раз завтра и придём после моей учёбы.

На лице прокатчика появилось сомнение, но оно тут же сменилось улыбкой:

– Для будущего писателя – безусловно. Да и не думаю, что сегодня или завтра кто-то ещё придёт за машинкой, их берут редко. Но, я вот думаю, зачем вам сейчас машинка, если вы ещё не набрали материал? Она же будет стоять мёртвым грузом.

Не говорить же ветерану, что практически вся первая глава у меня уже написана ручкой, хотя, пожалуй, я могу в неё что-то добавить из его воспоминаний.

– Логично, – согласился я. – Сколько времени сейчас? Начало четвёртого? То есть у нас в запасе ещё есть почти три часа, учитывая, что в семь у меня тренировка. Давайте я сейчас сбегаю домой за блокнотом и ручкой, и вы сегодня успеете мне что-то рассказать о войне. Хотя бы как она для вас началась, опишете фронтовые будни.

Тот на мгновение задумался, затем поманил меня за собой в каморку позади прилавка, дверь в которую оставил открытой, чтобы слышать, как он объяснил, если кто-то зайдёт в помещение проката.

– Садитесь, – сказал он, ставя на стол две фарфоровые чашки с полустёртыми узорами на боках, и тарелку с сушками.

Затем включил электрический чайник, предварительно убедившись, что в нём есть вода. – Блокнот я вам найду, завалялся тут у меня… Вот, держите, и ручку тоже. Будем чай пить и вспоминать.

Иннокентий Павлович вздохнул и неторопливо, чтобы я успевал записывать, приступил к рассказу:

– Родился я в 1922 году в Ленинграде, в семье профессора Павла Арнольдовича Морозова. Он был достаточно известным учёным-востоковедом, преподавал на кафедре востоковедения ЛГУ. В Ленинграде прошли мои детство и юность, я был начитанным молодым человеком, и при этом занимался в ОСОВИАХИМ, носил почётный знак «Ворошиловский стрелок» 2 степени. С отличием окончил школу, поступил на факультет иностранных языков Ленинградского университета. Отец хотел, чтобы я тоже занялся востоковедением, но меня больше привлекали иностранные языки, в том числе и немецкий, который тогда повсеместно преподавали в школах. Когда началась война, я уже успел окончить первый курс. В августе 41-го меня отправили на ускоренные лейтенантские курсы. По идее могли бы и в разведку определить, с моим знанием немецкого, но срочно были нужны лейтенанты, взводами уже некому было командовать. Что ж вы хотели, лейтенанты гибли первыми. А спустя три месяца, в звании младшего лейтенанта, бросили командовать взводом в составе Ленинградского фронта. Достались мне ополченцы, разношерстный народ, мужики и в два, и чуть ли не в три раза старше меня. И я, 18-летний пацан, должен зарабатывать у них авторитет. Помню, как первый раз поднимал взвод в атаку… Страшно, хочется сжаться в комок на дне окопа, а нужно показывать пример. И ты встаёшь в полный рост, вытаскиваешь из кобуры пистолет и орёшь во всю глотку: «За Родину!»