Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [9]

«Это безумие! – говорю я себе. – Кики, ты едешь туда всего на пару недель, а вещей набрала на пару месяцев!» Чемодан просто огромен. Я перебираю платья, шорты, топы и туфли, но вместо того, чтобы что-то выложить, умудряюсь добавить еще вещей. Я понимаю, что переусердствовала.

Целых три платья – а ведь на самом деле я лечу, чтобы увидеть мать впервые за двадцать четыре года. Если, конечно, мне удастся ее найти. Одного платья будет достаточно.

Во мне бушует водоворот эмоций и мыслей, и я не в силах контролировать то, что вот-вот произойдет. Я стараюсь убедить себя, что если мы найдем маму, ей будет все равно, во что я одета. Мне точно будет все равно. И все же платья остаются в чемодане, как и все остальное.

Я достаю большой розовый фотоальбом, который сделала моя подруга детства Майя в подарок мне и моей бразильской семье, если я ее найду. Этот альбом волшебный; она вклеила туда пару сотен фотографий из нашего детства и юности, групповые фото с друзьями, снимки ее семьи, сына Гарри и моей прелестной крестницы Греты. Словами не описать, что для меня означает то, что она нашла для этого время. Мы с Майей выросли в одном квартале. Она была моей самой первой подругой в Швеции, и с годами наша дружба только крепнет. Я кладу альбом в чемодан и застегиваю его. Потом снова смотрю на чемодан и качаю головой. Иду спать – завтра рано вставать. Но не успеваю я сомкнуть глаз, как наступает утро. Достав ручку и бумагу, я пишу записку Анне-Карин, которой оставляю свою квартиру на время отъезда. Бросаю взгляд на часы и вижу, что до вылета осталось пятьдесят минут. Если бы я жила где-то в другом месте, не в маленьком Умео на севере Швеции, я бы запаниковала, но от центра города до аэропорта – всего пять минут, так что ничего страшного. На всякий случай я звоню Ривии, чтобы убедиться, что она уже в пути и вот-вот заедет за мной. Но нет. «Типичная бразильянка – вечно опаздывает!» – думаю я вначале, но потом понимаю, что мы обе перепутали, кто за кем заезжает, и мне становится смешно. Через несколько минут она подъезжает к моему дому. Я запираю входную дверь и качу чемодан – слишком тяжелый! – через три лестничных пролета. В этот момент я готова вернуться в дом и выложить половину вещей, но уже поздно.

Когда я выхожу из дома, Ривия уже ждет меня за рулем своего модного маленького «Фольксвагена». При виде моего чемодана она приподнимает бровь – во взгляде сквозит неуверенность в том, что он влезет в ее машинку. Мы открываем багажник и понимаем, что впихнуть его туда будет нелегко. Наконец, кое-как справившись, мы садимся в машину и едем в аэропорт. Спустя сорок минут мы взлетаем, и я вдруг думаю: наверное, стоило положить парашют…

Мир, где негде укрыться

Сан-Паулу, Бразилия, конец 1980-х

Мои шведские друзья и люди, слушающие мои выступления, часто спрашивают меня, как вышло, что моя мама решила жить в пещере. Иногда я пускаюсь в долгие объяснения, а иногда просто задаю вопрос и сама на него отвечаю:

«Что может быть опаснее ядовитых змей и насекомых?» «Люди».

Мне доподлинно не известно, какие мотивы двигали моей матерью, но я могу догадаться. Фавелы и улицы были не лучшей альтернативой. Одно из моих первых воспоминаний, когда мы с матерью уже жили на улицах Сан-Паулу, связано с той ночью, когда мы говорили с ней о жизни. Я задавала кучу вопросов, а мама терпеливо на них отвечала. Помню, как спросила ее, почему жизнь порой бывает так трудна. Мама ответила просто, не задумываясь:

– Криштиана, в жизни есть вещи гораздо страшнее, чем борьба за выживание.

Когда я спросила, что она имеет в виду, мама объяснила: если ты можешь радоваться и грустить, значит, ты живой, даже если бывает больно и ты утратил веру и волю двигаться вперед. Но идти по жизни, как призрак, когда тело твое живо, но душа мертва, и от тебя осталась лишь сухая оболочка, – гораздо страшнее.

Тогда я не до конца поняла ее мысль, но вскоре до меня дошло. Мама увидела, что я все еще размышляю над ее ответом:

– Мы можем только молиться Господу, чтобы эти призраки обрели лучший мир.

Мы сидели на какой-то коробке, которая позже должна была стать нашей постелью. Коробка лежала у въезда в туннель. Длинная его сторона была открыта, за ней простиралась улица. На другой стороне дороги стояла желтая телефонная будка – в Бразилии они часто представляют собой стойку с телефоном, а сверху – купол, похожий на зонт. Мне он напоминал апельсин. Я знала, что эта штука называется «телефон», но еще не представляла, для чего он нужен. Потом опять стала спрашивать: «А зачем звонить?», «А как звонить?», «Почему нельзя просто поговорить, вот как мы сейчас разговариваем?» Мама терпеливо отвечала на мои вопросы, хотя, наверное, была совершенно измотана.

– Мам, а у Бога есть телефон?

– Не думаю, солнышко. А если бы был, о чем бы ты хотела с Ним поговорить?

– Я бы спросила, почему одни дети белые, другие черные, третьи – коричневые. Ведь на свете столько цветов – так почему не наделать зеленых или красных детей?

– Это хороший вопрос. Надо как-нибудь попробовать позвонить Богу, – она улыбнулась и чмокнула меня в щеку. – Ты просто знай, обезьянка, что у тебя – самый красивый цвет.