Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [43]

После Патрисии никто больше не заботился об этих ранах – я долго никого к себе не подпускала. Все, кто хоть что-то значил для меня, все, кого я любила, – исчезали из моей жизни.

Поэтому тогда, в восемь лет, я приняла решение не пускать никого в свою жизнь, ни к кому не привязываться всем сердцем. Слишком огромной была боль, когда они уходили или их отнимали у меня.

Наш последний день в приюте

Хозяйка приюта сказала мне, что завтра приедут те самые белые люди с фотографий, заберут меня из приюта и увезут к себе домой. Мой брат тоже поедет. Чуть позже, в тот же день, я с ними познакомилась. Это было одновременно странно и очень волнующе. У них были необычные имена и дорогая одежда. Хозяйка велела мне хорошо себя вести, улыбаться и выглядеть счастливой. Так я и сделала. Она сказала, что теперь моя жизнь станет намного лучше и что я должна быть очень благодарна. Она объяснила, что многие дети хотели бы оказаться на моем месте – и была в этом права. Приютские дети, у которых не было родственников, не скрывали своей зависти. Они не понимали, что я не хочу никуда ехать, что у меня уже есть мама. Сначала я не поняла, что мне придется уехать куда-то навсегда и стать кому-то новой дочерью. Мне не нужен был новый дом! И хотя я и согласилась на удочерение, но никогда не просила о нем. Тогда я даже толком не понимала, что означает это слово.

Однажды я спросила у мамы, стану ли я когда-нибудь богатой – ведь тогда я смогла бы заботиться о ней и моем брате. Она ответила, что нет ничего невозможного, мир полон чудес, Бог – и есть чудо. А если чего-то очень сильно захотеть – оно обязательно сбудется. Если бороться за свою мечту, то она станет реальностью. И я загадала, что когда-нибудь стану богатой, как белые люди.

Хозяйка велела мне улыбаться, и я улыбалась, но внутри кричала и плакала. Мне не хватало храбрости, чтобы ей возразить, – я была трусихой. Все мы, приютские дети, уважали ее и побаивались. Ко мне она была добра, но в то же время очень строга. Я никогда не могла понять, как она ко мне относится, и, к счастью, мы редко виделись. Я не назвала бы ее жестокой. Я понимала, что ей хотелось быть доброй, дать мне возможность на лучшую жизнь. Она выбрала нас с братом, хотя на нашем месте мог оказаться кто угодно. Но выбор свой она сделала, не прислушавшись ко мне, не приняв во внимание мои эмоции и ничего толком не объяснив. Но ведь тогда мне было восемь, я была совсем еще ребенком, а взрослым всегда кажется, что им лучше знать, когда дело касается чувств.

Как я могла отказаться? Был ли у меня выбор? Разумеется, хозяйка приюта и представить себе не могла, как дорого мне придется заплатить, что всю свою жизнь я буду чувствовать, будто бы лишилась частички своей души. Я буду по очереди то Криштианой, то Кристиной, так и не определившись до конца. Стоило ли заплатить такую цену за побег от крайней нищеты? Да, стоило! Но от этого мне не было ни легче ни лучше. Где-то в глубине души мне не хотелось отказываться от того, о чем мечтал любой ребенок. И уж точно мне не хотелось больше быть бедной.

Всего за несколько долгих минут в ее кабинете – быть может, прошло полчаса, – я дала согласие на усыновление, на то, чтобы получить новую мать и отца, чтобы мой брат поехал со мной, и на переезд в сказочную страну Швецию. Там о нас позаботятся добрые белые люди. Но я так разволновалась, что совершенно забыла спросить, поедет ли мама с нами. Кто знает, быть может, я неспроста забыла задать тогда этот вопрос, и уж наверняка была причина, по которой хозяйка сама об этом не заговорила. Я и сама толком не понимала, что происходит, только мой мир переворачивался на глазах с ног на голову, как я и представить себе не могла. В ту ночь, мою последнюю ночь в приюте, я не сомкнула глаз. Столько ночей провела я на этой кровати – первой в моей жизни! – глядя в потолок и тоскуя по матери. Теперь же меня ждали грандиозные перемены, и я не поняла, в какую сторону. Но понимала, что предала мою мать, брата и саму себя. Все, что случится завтра, – на моей совести.

Мой брат спал вместе с другими малышами в другом крыле приюта, не зная, что я наделала. Он не знал о моем решении, а я понятия не имела, чем это для нас обернется, но в животе у меня уже появилось тягостное предчувствие. И еще я боялась – очень. Казалось, все происходит не на самом деле, и я с трудом различала кошмары, мечты и реальность. В ту ночь я думала о многом и плакала. Я знала: слезами горю не поможешь – никто не увидит моих слез, а если увидит, никому все равно нет до них дела. Никому, кроме моей подруги Патрисии и мамы. В эту самую минуту мама бродила где-то, не понимая, почему ей не разрешают со мной видеться, тоскуя и не зная, каково мне. Она любила меня и потому не уходила далеко от приюта, не подозревая, что скоро я исчезну, отправлюсь туда, куда она не сможет со мной поехать.

Я плакала так же, как всегда плакала моя мать: тихо и в полном одиночестве.

Одна и та же мысль, не переставая, крутилась у меня в голове: «Мама, ты здесь? Я все испортила. Ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь! Прости меня!»