Второй раунд - [97]

— Мишель, мы только с моря и очень проголодались. Может быть, пойдем в ресторан? — спросила Эрна.

— Я не голоден, но с удовольствием побуду с вами.

Они нашли небольшое уютное кафе, которых так много в Риге. Посетителей было мало — отличная погода и теплое море допоздна удерживали на берегу отдыхающих.

— Вы что-нибудь выпьете? — спросил Лугунова Иоганн Карлович.

— Спасибо. Я вообще почти не пью. А в такую духоту предпочитаю чай.

— Похвально. В наше время среди молодых людей это редкость.

Лугунов повел плечами, в души польщенный словами Гартенфельда.

— Эрна рассказывала, что вы закончили институт, — пододвинулся к Лугунову Иоганн Карлович, когда официантка, выполнив заказ, отошла от их столика. — Где вы теперь намерены работать? Я, признаться, не очень разбираюсь, как у вас в России делается карьера, но это любопытно знать. Может быть, приведется дома разговаривать с коллегами, и я не хочу быть профаном. Вы понимаете, с каким интересом у нас относятся к вашей стране и особенно к проблемам молодежи. В странах Запада тоже немало своих проблем. Так каковы ваши жизненные планы?

— Пока меня оставили при кафедре как возможного кандидата для поступления в аспирантуру, а если не удастся, то, очевидно, буду распределен в какой-нибудь научно-исследовательский институт.

— А что вам мешает поступить в аспирантуру?

— Есть ряд причин. Нужно суметь выдержать конкурс, иметь хорошую характеристику-рекомендацию. Правда, конкурс меня не смущает. У меня диплом с отличием. Я серьезно готовился к экзаменам.

— Прекрасно, когда человек твердо уверен в своих силах. Мое глубокое убеждение, что только сильные люди могут достичь успеха. И они по праву достойны быть избранниками нового мира. Это, конечно, мое субъективное мнение. Я говорю о духе, о натуре человека, о его способностях проявить индивидуальность. Это равно относится ко всем политическим формациям.

«Правильный дядька, — с интересом смотрел Лугунов на своего собеседника. — Говорит вполне разумные вещи».

— Да, — продолжал между тем Гартенфельд. — Но мне кое-кто жаловался, что у вас тут весьма трудно проявить творческую индивидуальность. Если не брать б расчет случайной удачи. Все талантливое берется немедленно под административно-партийный контроль, и тогда боже упаси такому человеку где-нибудь… Ну, как это у вас говорят? — Гартенфельд пощелкивал пальцами. — Вспомнил! Набедокурить. Да, набедокурить. Я имею в виду, как-то необычно развлечься, или приобрести себе лишнюю машину, или как-то не так высказать свои мысли… Скажите, из-за этого ведь бывают неприятности?

— Ну, не все конечно, так мрачно, — поморщился Лугунов. — У нас люди имеют возможность выдвинуться, проявить себя так же, как и у вас, — он тут же пожалел, что вырвалось это «у вас». И тут же оправдал себя. Зачем рисоваться перед иностранцем?..

— Не поймите мои высказывания за желание вести с вами политическую полемику. Я очень высокого мнения о вашей стране и ваших достижениях… Меня просто интересуют частности. Вы сами, например, так уж уверены в своей дальнейшей карьере? И все вас понимают? И действительно, все двери для вас открыты?

— Вы знаете, — Лугунову показалось, что он нашел весьма ловкий выход из положения. — Все эти вопросы спорны. И не на один я бы не стал давать прямых ответов. Но они, представьте себе, перекликаются с мыслями моей матушки. Она мне иногда говорит: тебя не понимают, с нашими порядками ты никогда не сможешь себя проявить.

— Ваша матушка? О! Ваша матушка имеет трезвое мужское мышление. Скажите, — вернулся Гартенфельд к началу разговора, — вы говорили что-то о характеристике-рекомендации. Что это такое? Что в ней должно быть отражено — ваши деловые качества, знания или вероисповедание, взгляды, политические убеждения?

— Как вам сказать?.. Исключая вероисповедание, характеристика-рекомендация именно отвечает на эги вопросы. Склонность к ведению научно-исследовательской работы. Она дается четырехугольником деканата, и, как вы понимаете, эти люди хотят знать, кого они рекомендуют.

— Что это за четырехугольник?

— Декан, секретарь партийной организации, секретарь комсомольской и профсоюзной организаций. В общем, как у нас принято говорить, — администрация и общественные организации. Они представляют весь коллектив.

— Ну, например, у вас с кем-то из этих организаций испорчены отношения, да?

— Были некоторые трения. В деканате не все меня любили. Некоторые мои сверстники считали меня карьеристом, хотя я в моем стремлении быть лучше, быть выше других, не вижу ничего плохого.

— Абсолютно справедливо, — заметил Гартенфельд. — Серые пусть остаются сзади. Не могут все быть одинаковыми.

— И существуют еще завистники или такие, кто не терпит инакомыслящих. — Подогретый похвалой, Лугунов начал выплескивать, словно единомышленнику, свои претензии к товарищам, к институту, к людям, которые его учили, старались сделать его лучше, чем он был. — Что касается комсомола, — сказал он вдруг, — я не был комсомольцем. Меня всякие там «даешь, берешь, целина» никогда не прельщали. Мама и я считали, что главное — это отличная учеба и светлая голова. Это компенсирует все. Меня в общем-то им не в чем было упрекнуть. Учился я хорошо. А некоторые убеждения — это мое дело. Они никому не приносили вреда.