Второй раунд - [7]

Большой город, такой шумный в будни, сегодня еще не просыпался. Воскресенье. Люди отдыхали. Лишь редкие трамваи медленнее, чем обычно, словно крадучись, проезжали по улицам.

Особняк бежавшего на Запад, преуспевавшего при Гитлере медика-фашиста не был приспособлен под учреждение. Однако с этим приходилось мириться. За три недели до конца войны город разрушили бессмысленные к тому времени бомбардировки англо-американской авиации. Теперь людям остро не хватало жилья, и трудно было подыскать помещение для служебных целей. Помпезный особняк пришлось несколько перестроить, переоборудовать.

Фомин сидел в комнате, до того просторной, что никак не мог к ней привыкнуть. Он уже много раз придумывал проект самоуплотнения: разгородить бы.

Хрипло заурчал телефон:

— Капитан Фомин слушает, — глаза остановились на крошечном табло, вмонтированном в аппарат, оно предупреждало: «Внимание, код! Внимание, код!»

— Здравствуй, Евгений Николаевич, — узнал он голос Рощина, заместителя начальника комендатуры Мариенборн. — Не разбудил?..

— Не положено дежурным спать, товарищ старший лейтенант. А ты, Саша, чего в такую рань?..

— Тоже дежурю. Служба наша, брат, такая. И дело есть срочное.

— Что там у вас стряслось?

— Находится у меня тут некто Вышпольский. Рассказывает любопытные вещи, только касаются они вас. Если не возражаешь, я тотчас пошлю его со старшиной Петровым. Он, кстати, и привел сюда этого Вышпольского от границы.

— Значит, с той стороны?.. Присылай, конечно. Сейчас распоряжусь, чтобы пропустили в проходной.

Фомин вызвал караульного начальника.

3

— Товарищ капитан, мною доставлен к вам задержанный Вышпольский, — доложил Петров. — Вот документы, — и он положил на стол большой серый конверт.

— Спасибо, старшина — Фомин пожал Петрову руку. Они были старые друзья-знакомые, если можно так назвать двух людей, которым часто приводилось встречаться по работе и делать общее дело, нередко связанное с опасностями и риском для жизни. Сдружили их и совсем не служебные обстоятельства: оба любили стихи, остальным поэтам предпочитали Пушкина, Есенина и Блока, оба сами пытались писать. А однажды Петров доверил Фомину пухлую тетрадь, исписанную бисерным почерком, и капитан не без удовольствия прочитал несколько рассказов и цикл военных стихов старшины-пограничника. Но своим литературным увлечениям они, увы, могли отдаваться лишь в редкие часы. Чаще встречались вот так по службе.

— Разрешите идти? — спросил Петров.

— Да, можете возвращаться в комендатуру. Отдыхайте. Ведь вы с ночного дежурства…

Вышпольский был высокий, широкоплечий с довольно приятным открытым лицом, лет двадцати пяти — двадцати семи. На нем — потертый коричневый костюм, темная, неопределенного цвета рубашка, поношенные желтые полуботинки.

— Садитесь. Мне доложили, что вы хотите сделать какое-то заявление, — сказал Фомин.

— Точно так, пан капитан! — поднявшись со стула, по-военному вытянулся Вышпольский.

— Вставать не нужно, садитесь, — перешел на немецкий Фомин. — Прежде, чем сделать заявление, расскажите, пожалуйста, о себе. Кто вы? Откуда? Что привело вас к нам?

— Да, понятно. Я, Сигизмунд Вышпольский, национальность — поляк, мне двадцать шесть лет. В конце сорок третьего года нацисты угнали меня и мою мать в Германию. До конца войны мы работали у крупного землевладельца на юге Баварии. Потом, когда это стало можно, перебрались в Ганновер, а там нас определили в лагерь для перемещенных лиц. Мать сильно болела. Несмотря на все мои хлопоты, выехать на родину не удалось…

Вышпольский говорил уверенно, смотрел прямо в глаза Фомину. Немецкий язык, видимо, изучил хорошо, и польский акцент был мало заметен. «Даже слишком хорош его немецкий язык», — думал капитан. Он не перебивал, делая короткие записи в блокноте.

— Лагерная администрация, — продолжал Вышпольский, — не поощряла желающих уехать на родину. Кое-кого из тех, кто особенно настаивал на этом, находили с пробитыми головами или поломанными ребрами. Но свободно можно было завербоваться на урановые разработки или медные рудники в Африку. Будь я один, может, и поискал бы пути к дому, но когда рядом больная мать…

Рассказ Вышпольского звучал искренне.

— Хорошо. Теперь расскажите о причинах, побудивших вас перейти межзональную границу, — попросил Фомин и пододвинул Вышпольскому сигареты. Тот неторопливо размял сигарету и с удовольствием сделал несколько глубоких затяжек. Потом положил сигарету на пепельницу. Долго молчал, опустив голову. Фомин терпеливо ждал.

— Я узнал, — заговорил наконец Вышпольский, — что день — два назад межзональную границу нелегально перешел Генрих Мевис. В прошлом он полковник немецкой армии.

— Кто этот Мевис? Что вы о нем знаете?

— В период оккупации Польши он был начальником отдела управления гаулейтора Польши Франка… Если не ошибаюсь, этот отдел занимался розыском и вывозом оборудования и стратегических материалов… Но не это привело меня к вам, — поляк заметно волновался. — Мне кажется, что теперь Мевис работает на англичан… то есть является английским шпионом… Я принес тут карту… Она в конверте, который передал вам пограничник. Может быть, конечно, не мое дело ввязываться в эту историю. Но я думал… — Вышпольский пожал плечами и умолк.