Второй после бога - [3]

По карте севернее Фетлара имелось затишное местечко между ним и островом Унст, сам я здесь не бывал, но слышал, что наши там иногда укрывались. И в первые минуты, когда нас потащило течением и ветром, я надеялся, что туда и внесет, мы как раз в момент аварии выворачивались к тому проливу между островами. Но ветер потянул нас к западу.

Уже до мыса Фанзи-Несс осталось мили три, а от механиков по-прежнему нет сообщений о ликвидации аварии. Я вызвал стармеха к телефону:

— Даю еще пять минут, а после вынужден запросить помощи.

— Ладно — запросить помощи! — кричит стармех. — Мы, Виктор, еще погуляем этим летом в Сочи. Могу запустить двигатель, но только малым, поршень в цилиндре ходит неважно.

— Давай что можешь! Хотя бы две мили к северу пройти, Степаныч, там есть спокойный проливчик.

— Две мили пройдем, — пообещал он.

Мы не прошли обещанных двух миль. Вывернули судно на север, идти носом на волну, на восток, я не осмелился при аварийном двигателе, пришлось двигаться лагом — наперерез ветру. Уже впереди, всего лишь в миле, я завидел слева спасительное укрытие, когда в машинном отделении грохнуло. Я кинулся туда. Дым и копоть окутывали машины, механики и мотористы были в противогазах, а я едва не потерял сознания, чуть дохнул их воздуха. Что-то взорвалось в картере двигателя, и сорвавшейся люковой крышкой ранило моториста. Надо было бы его отнести в лазарет, но было не до переноски раненых, сам он запротестовал, когда его пытались поднять на руки. Я вызвал в машинное нашего врача, Марию Антоновну, до сих пор не понимаю, как эта хрупкая женщина в такую качку могла добраться с тяжелым чемоданчиком, но она добралась, и на нее первым делом напялили противогаз, чтоб она сама не отправилась на тот свет.

— Плохо, Виктор! — прокричал мне в маску стармех. — Боюсь, Сочи отменяются. Как наверху?

— Несет на скалу, — ответил я. — Буду просить помощи.

— Проси помощи, Виктор. И, прости, но сам уходи — не повернуться. Когда крышка над нашим гробом начнет захлопываться, дай знать, но раньше, всех чертей ради, не беспокой!

Тогда я послал в эфир аварийную радиограмму. Первым на нее откликнулся «Туруханск», старенький транспортный пароходик, он как раз в это время заворачивал с юга на спокойную западную сторону острова Мейнленд. Услышав наш призыв, он повернул назад и взял курс на север, к Фетлару. После него еще несколько кораблей сообщили, что, меняя курсы, спешат к нам на помощь. Начальник экспедиции Аникин радировал, что вызвал из Лервика литовского спасателя «Чурленис», спасатель зашел туда перед бурей подремонтироваться, но, когда разразился шторм, мигом привел себя в положение «товьсь» и стал ожидать аварийных команд.

Я сообщил экипажу о серьезности положения и порадовал, что к нам со всех сторон торопятся на выручку. Каждый знал свое место во время аварии, паники пока не было. В рубке находились я, первый помощник Веретенников, Вася Поморный. Нас снова сносило на скалу Фанзи-Несс, а недалеко от скалы, кабельтовых в полутора, из воды торчал камень — по всему, если бы даже скалу удалось миновать, об этот камень ударило бы обязательно. Опустилась ночь, я зажег все люстры и прожектора, но полной видимости они не обеспечивали. Говорят, на миру и смерть красна. На свету она, во всяком случае, легче, чем во тьме.

Мы уже были милях в полутора от мыса, когда темноту прорезали ходовые огни «Туруханска». Он зашел с левого борта, мы на ходу подали ему буксир при помощи линометательного ружья. Штука эта стреляет до четырехсот метров, выстрел был удачный — линь зацепился за мачту. Закрепив трос, «Туруханск» стал выходить вперед, чтоб потащить нас за собою. И как раз когда он выдвинулся мимо нас на полкорпуса, шальная волна завалила нас на него. Тяжкий удар носа «Бурана» снес на «Туруханске» шлюпку, помял всю кормовую надстройку, а у нас срезало начисто левый якорь. «Туруханск» радировал: «Получил серьезные повреждения, вынужден уходить, помощи оказать не могу». Вскоре он исчез в темноте. Радист прибежал с новой радиограммой, на этот раз от производственного рефрижератора «Янтарь»: «Держитесь, товарищи на «Буране», иду, сколько позволяют машина и буря». Я рассчитал, что до подхода «Янтаря» пройдет не меньше двух часов, а до скалы осталось с милю, то есть полчаса дрейфа, и приказал отдать оставшийся правый якорь, глубины здесь были около восьмидесяти метров. Вытравили все двенадцать смычек, триста метров тяжелой цепи опустились в пучину. Сказать вам по чести, я был абсолютно уверен, что такая тяжесть прочно удержит наш не так уж крупный корабль, именно потому и вел себя спокойно. При любом повороте дел, прикидывал я, на якоре мы продержимся до помощи. Минут эдак десять нас мотало и подбрасывало на якоре, а потом стало волочить вместе с ним. Якорь не держал — «Буран» опять понесло на скалу. И тут я почувствовал, что начинаю терять голову.

Мне трудно объяснить сегодня, что я тогда испытывал, в мозгу метались разные мысли, все появлялись разом, одновременно думалось о многом, а рассказывать — располагай их, пожалуйста, одну за другой, иначе сам запутаешься — и получается не так, как было. Так вот, главной, наверно, была такая: команды у тебя ровно сто человек, и все эти люди не отсиживаются, а работают, как черти, где им сейчас приказано работать, и каждый верит, что спасение их — в твоих надежных руках, ты обязательно все сделаешь для их спасения, так они верят, а вот сделал ли ты для их спасения, что мог, это неясно. Капитан на судне второй после бога, почему-то думал я, знаете, привяжется иногда какая-нибудь мысль, ни за что ее не выгонишь из головы, пока сама не уберется, капитан второй после бога, все думал я, а бога, естественно, нет, так кто же ты тогда на судне? А что я могу сделать, спрашивал я себя, нет, ты скажи, что я могу сделать, и бог, случалось, опростоволосивался, а я все-таки не бог, только капитан. И так эти дурацкие не к месту мысли толкались во мне, что я растерялся, стою и не знаю, куда кинуться, что предпринять. Вася Поморный признавался потом: «Смотреть на вас, Виктор Николаевич, было страшно, глаза пронзительные, каменное спокойствие на лице, хотелось мне, честно говоря, не то материться, не то кричать, а вы стоите рядом, приходилось сдерживаться», — так ему со стороны рисовалось мое состояние.