Второй медовый месяц - [63]

Если что и сбивает ее с толку, решила она, так это вид кухни, которая ничуть не изменилась. Роза помнила, как стены были выкрашены в голубой цвет, как Эди злилась, наскоро подшивая полосатые занавески на машинке на кухонном столе и так торопилась повесить их, что низ так и остался неподрубленным. Кухонный шкаф стоял все на том же месте, словно врос в стену, стол и стулья Роза знала с тех пор, как помнила себя, неизменными остались желтая керамическая сахарница, разномастные чашки, испанский кувшин с деревянными ложками, не в меру усердный тостер, маленький ноже красной ручкой, предназначенный для овощей, но режущий все подряд, — все это было до боли знакомым, привычным и в то же время удивительно чужим, потому что жизнь в этом доме изменилась раз и навсегда. Роза покинула его пять лет назад, и за эти пять лет кухонный стол перестал быть семейным алтарем и превратился в обычный предмет мебели. Эта комната, этот дом, эта улица уже не были ее домом, они стали местом, где она выросла, и от этого осознания по спине пробегал холодок.

Со своим яблоком Роза поплелась через коридор в гостиную. В отличие от Вивьен Эди была снисходительна к смятым диванным подушкам, кипам старых газет и журналов. Гостиная выглядела так, словно несколько обитателей дома провели в ней весь день, а потом просто ушли, оставив за собой беспорядок. Роза застыла в дверях, жуя яблоко и размышляя, заметит ли кто-нибудь перемену, если она поправит диванные подушки или соберет разбросанные газеты. Если заметит, то наверняка начнет подтрунивать над ней, и она в итоге разозлится. Если никто и ничего не заметит, придется признать, что все ее старания были напрасны, и тогда приступа досады не избежать. С другой стороны, какое отношение она теперь имеет к этой гостиной? Если теперь этот дом принадлежит только ее родителям, выполнение каких домашних обязанностей будет расцениваться как помощь, а не попытка влезть не в свое дело? Тому, кто давно стал взрослым и теперь платит за комнату в родительском доме, трудно воспринимать «помощь маме» как в свои двенадцать лет. Они с Эди всегда останутся матерью и дочерью, но времена зависимости и коробок со школьными завтраками ушли в прошлое. Роза метко зашвырнула яблочный огрызок в плетеную корзину для бумаг, стоящую у камина, и наконец отделилась от дверного косяка. Порядок в гостиной Эди — ее дело, и взрослая дочь тут ни при чем.

Повернувшись, Роза зашагала вверх по лестнице. Она думала, что, заняв комнату Бена, испытает хотя бы крохотное чувство триумфа: в конце концов, ей отвели спальню любимчика, расположенную прямо напротив родительской, самую большую из всех детских, гораздо больше ее спальни и комнаты Мэтью на втором этаже. Но ее постигло разочарование. Несмотря на размеры, вид из комнаты Бена оказался хуже, чем сверху, да и уединиться здесь было сложнее. За стеной, в ванной, то и дело с грохотом распахивалась дверь, булькала вода, дверь в комнату порой приоткрывалась сама собой, вызывая у Розы ощущение, что за ней постоянно шпионят. Кроме того, комната была отделана в мрачных тонах, а штора, если неосторожно отдернуть ее, мигом соскальзывала с карниза. Три месяца назад Роза была бы шокирована, если бы призналась самой себе, что ей по душе тщательно продуманный женственный уют теткиной спальни, но теперь с грустью вспоминала о ней. Спальня Бена, даже заваленная ее собственными яркими и стильными вещами, оставалась спальней Бена. Домом она так и не стала, Роза чувствовала себя здесь чужой.

Она медленно добрела до площадки верхнего этажа. Дверь комнаты Мэтью была закрыта. Роза толкнула ее и заглянула внутрь. Комната выглядела как всегда — обезличенно и неопределенно. Костюмы Мэтью, висящие на перекладине, закрепленной на стенке шкафа, казались маскарадными. На спинку стула было небрежно брошено полотенце, у кровати валялся американский триллер. Роза закрыла дверь. Бедный Мэтью, бедняга Мэтт. Она прижалась лбом к двери. Комната пропахла стоицизмом того, кто переживает нечто мучительнее и неизбежное. Она походила скорее на келью, чем на комнату.

Дверь Ласло была наполовину приоткрыта. Роза шагнула через порог, прошлась по комнате, заметила новый коврик на полу, афишу «Привидений» на стене, «Конец игры» Сэмюэла Беккета на комоде, где она расставляла свою коллекцию фарфоровых башмачков. Ласло оказался аккуратным жильцом — по крайней мере с точки зрения Розы. Его спортивный костюм был свернут, обувь стояла ровным рядом, коврик у кровати лежал прямо. Роза подошла к афише, пришпиленной к стене, и присмотрелась. Странно видеть мать сфотографированной с тем, кто не считает ее матерью, не знает ее лично. Снимок Эди в роли фру Альвинг вызвал у Розы прилив собственнических чувств, желание во всеуслышание объявить всем, кто считал Эди просто талантливой актрисой: «Извините, но это моя мама!» К таким чувствам Роза не привыкла, не ожидала их и поразилась, а затем и восхитилась — как в ту минуту, когда на сцене появился Ласло, когда ему и Эди удалось убедить ее в действительности событий, которые не имели никакого отношения к ним обоим в реальной жизни. И теперь, глядя на два профиля на афише, висящей над постелью Ласло, зная, что достаточно привстать и податься вперед, и она коснется лицом их лиц, Роза поняла: ее сжигает стремление стать причастной ко всему, что объединяет этих двоих.