Второй медовый месяц - [12]

Зажав телефон между поднятым плечом и ухом, Мэтью Бойд записывал информацию.

— Открытая планировка… внутренние стены из стеклоблоков… вид на галерею Тейт-Модерн и подвесной мост Миллениум… четыреста ты… ого! — сказал Мэтью. — Четыреста тысяч?!

— Да, так сказала Рут, — подтвердил агент.

Мэтью поморщился. Что это за агент, если он зовет Рут по имени, не успев познакомиться? Он начал: «Вряд ли я…», но агент добавил:

— Согласен, цену задрали. Но она сказала, надо еще посмотреть, что там за место.

— Она…

— С середины девяностых стоимость лофтов в Бэнксайде выросла почти втрое.

Мэтью сердито подчеркнул свои записи. Насколько он помнил, а помнил он прекрасно, у них с Рут и речи не было о Бэнксайде. Они обсуждали портовый район, Хокстон, Клеркенуэлл, но только не Бэнксайд, расположенный ближе к центру и потому непозволительно дорогой. Бюджет — предполагаемый, но, очевидно, общий — составлял триста тысяч. Максимум. Мэтью пририсовал к прямой линии зубцы.

— Я организовал для Рут осмотр, — продолжал агент.

— Вы…

— Мы договорились на субботнее утро, так что я позвонил просто предупредить.

— Просто…

— Значит, в субботу, в половине одиннадцатого утра. Кстати, общая площадь — под триста квадратов. Вы передадите Рут, или мне созвониться с ней?

Мэтью написал под зубцами большие печатные буквы — «отвали».

— Передам, — пообещал он и отключился.

Он швырнул телефон на стол и отодвинулся вместе со стулом так резко, что въехал в стоящий позади стол Блейза. Тот болтал по телефонной гарнитуре, вздрогнул от толчка и прикрыл микрофон.

— Э-э!

Мэтью поднялся и шепотом бросил Блейзу «извини», затем шагнул к столу и снова взялся на телефон. В списке ускоренного набора телефон Рут значился первым.

— Привет, — холодно и дружелюбно произнес ее голосом автоответчик. — Вы позвонили Рут Манро. Сейчас меня нет на месте, будьте добры оставить сообщение.

— Позвони мне, — сказал Мэтью, перевел дыхание и добавил: — То есть позвони, пожалуйста.

Он сунул телефон в карман, обернулся к Блейзу и жестами изобразил, как пьет кофе. Блейз кивнул. Мэтью торопливо зашагал по офису, лавируя между столами из серого пластика и направляясь к лифтам. Как обычно, все кабины скопились где-то на верхнем этаже. Он состроил гримасу самому себе, глядя в бронзовую панель на стене между дверями лифтов.

— Сердишься, — заявила Рут на выходных, клацая по клавишам своего лэптопа и не поднимая глаз. — Вид у тебя такой сердитый.

Мэтью вглядывался в свое отражение, искаженное полированной поверхностью бронзы. Может, выглядит он и вправду сердитым, но чувствует испуг. А он всегда ненавидел страх, с самых первых ночей после переезда в ту ветхую халупу. Он был еще ребенком, а от него требовали, чтобы он спокойно засыпал, зная, что в крыше есть дыры — самые настоящие дыры, в которые могло провалиться что угодно — когтистое, клыкастое и свирепое. Мутью помнил, что его единственным спасением стали резиновые сапоги. В них — прочных, крепких и надежных — он на протяжении нескольких лет целыми днями ходил по голым, незастеленным коврами полам, а на ночь ставил поближе к постели. Когда старые сапоги стали ему малы, он выклянчил у Эди новые — настолько велик был страх остаться вообще без сапог, без простой и спокойной уверенности, которую они внушали. Казалось, они изолируют его от страха, от неизвестности, защищают и в то же время не мешают смотреть вперед. Наконец сменив сапоги на кеды, Мэтью понял, что больше у него никогда не будет утешения с таким понятным и действенным механизмом. И он оказался прав.

Двери лифта разъехались, открывая стены и пол из серебристого штампованного металла. Зажмурившись, Мэтью спустился на первый этаж, вышел из лифта в огромный стеклянный вестибюль, затем на обширную площадь перед зданием, где предусмотренные архитектором бутафорские деревья в бетонных кадках нехотя покачивались под ветром с реки. Мэтью застегнул пиджак, чтобы парусящий галстук не бил его по лицу, и сделал рывок в сторону кофейни в дальнем углу площади. Большой латте — девчачий напиток и вместе с тем бесхитростное утешение, которое порой приходится как нельзя кстати — и получасовая игра с цифрами в уме наверняка приведут его в норму, вернут туда, где тревога превратится в мимолетное недоумение.

Свою высокую белую кружку он унес на столик у окна. Реку заслоняли здания, зато над ними виднелся огромный и чистый кусок неба, суматошного весеннего неба со спешащими облаками и четкими белыми следами самолетов. Мэтью недолюбливал погоду как таковую, всегда воспринимал ее непредсказуемость как смутную угрозу, но с удовольствием наблюдал за ней из-за надежного стекла, словно изучал динамичное полотно — пожалуй, Тернера или Гойи, — вставленное в раму. Однажды вначале, когда они с Рут исследовали друг друга как зачарованные, Мэтью признался: ему нравится думать, что где-то в мире есть бурлящий хаос со всей его неуправляемой силой, но вряд ли он сумеет справиться с этим хаосом, если тот окажется слишком близко.

— О, понимаю! — с блеском в глазах отозвалась она. — Если уж мир не может быть управляемым, пожалуйста, дайте нам хотя бы шанс распоряжаться своим мирком во веки веков, аминь!