Второй круг - [2]

Филиппыч вот уже третий час глядит, как взлетают и садятся самолеты.

Вряд ли теперь сыщется на аэродроме человек, который бы помнил Филиппыча нестарым. Шутники утверждают, что он не изменился с того самого дня, как кидал в топку котла паровой машины на самолете Александра Можайского уголь. Курносая, наверное, совсем забыла о его существовании, хотя, судя по биографии, он ей не раз давал удобные случаи утянуть себя в мир, где нет воздыханий, но жизнь — вечная.

В авиации он знал все. Спросите у него марку масла, которым заправлялся в двадцатые годы мотор «Гном-рон», установленный на АВРО, и он, не задумываясь, ответит. Спросите, какая свеча была на каком-нибудь «сальмсоне», — Филиппыч помнит и это. Он летал еще в первую германскую и, говорят, имел двух «Георгиев», но так ли это, сказать трудно: он не носит орденов даже на Девятое мая. Впрочем, кто-то говорил, что он бы просто не поднял всего благородного металла, которым отмечен его путь.

Он знал не только прошлое, но и настоящее и помнил многих молодых летчиков своего подразделения. Мог «по почерку» угадать, кто взлетает и кто садится. Впрочем, вряд ли кому приходило в голову проверять его.

Для Филиппыча даже самые заслуженные старики были Ваньками да Сашками. И он мог, не снимая, как говорится, шапки, а сидя на ящике из-под какого-нибудь агрегата, высказать любому авиационному деятелю все, что о нем думает. По этой причине к нему и лезли с исповедями и жалобами. Его побаивался даже командир подразделения по кличке Мамонт. Ему старался не попадаться на глаза сам начальник авиационно-технической базы Чик. То есть Чикаев.

И вообще Филиппычу позволялось все. Однажды, говорят, на каком-то банкете он прошелся по столу, чтобы высказать сидящему на расстоянии товарищу мнение о технике его пилотирования. И в этом никто не увидел ничего особенного, кроме официанта, который выписал Филиппычу отдельный счет, превысив в несколько раз сумму убытков и напирая особо на моральный ущерб, который он (официант) якобы понес. Так оно было в точности или нет, сказать сейчас затруднительно, но кое-кто, говорят, до сих пор помнит хруст бокалов и кроткие голубые глаза Филиппыча.

Вся его жизнь была настолько связана с небом, что земля его интересовала только с точки зрения состояния грунтовых аэродромов. С появлением же бетонированных взлетно-посадочных полос интерес Филиппыча к делам земным вообще пропал. Он был до такой степени небожителем, что кое-кто утверждал, будто настоящий Филиппыч давным-давно умер, а этот — некий фантом, дух. Но довольно было хоть однажды услышать речь фантома, чтоб засомневаться в правдивости таких слухов. Конечно, если допустить, что в потустороннем мире не выражаются нецензурно. Вне аэродрома он был сущим младенцем и не понимал самых простых житейских вещей. Или просто вынес все «житейское» за скобки.

Кстати, приведем один случай из его жизни, хотя можно было бы рассказать их с десяток. Сам он мог бы поведать сотню историй, где бывал главным действующим лицом, да только не хочет.

Итак, в войну Филиппыч летал на «Каталине» и проводил караваны судов Северным морским путем, что непросто и в мирное время.

Однажды он увидел с воздуха посреди открытой воды — было арктическое лето — льдину, а на ней, похоже, нерпы, которые при более внимательном разглядывании оказались людьми.

Стояла свежая погода, шла крутая волна, и о том, чтобы «подсесть», не могло быть и речи. Филиппыч, однако, сел, нарушая все инструкции, которые, как известно, пишут в авиации красным по белому. На льдине оказались люди с потопленной фашистами шхуны. Излишне говорить об их состоянии. Скажем только, что двое суток среди моря, без надежды на спасение, когда льдина обтаивает с каждым часом, не забудутся ими до гробовой доски.

Пострадавших взяли на борт и разместили как сельдей в бочке, а может, и поплотнее.

Попытка произвести взлет, само собой, не удалась, так как гидроплан был перегружен сверх всякой меры и не мог встать на редан. Пришлось идти проливом, по минным полям, делая вид, будто не существует вражеских подводных лодок. Филиппыч и весь его экипаж (второй пилот — юный тогда Мамонт) превратились в моряков. «Моряками» они были сто пятьдесят миль, пока не выработалась часть горючего и не удалось взлететь на облегченной машине.

Инженер Росанов возился со створками грузовой кабины самолета Ан-12. Увидев Филиппыча, подошел к нему. Тут же возник и нагловатый техник Лысенко по кличке Академик и закурил. Стали глядеть на самолет, который выруливал на старт.

Лицо Филиппыча было отрешенно. Его левая рука непроизвольно сделала жест, который мог бы напомнить движение при включении тумблера радиостанции. И Росанов вдруг догадался, что Филиппыч мыслями сейчас в кабине. И три часа он не просто глядел на самолеты — он работал. Взлетал и садился.

Филиппыч весь подобрался. Губы его слегка поводило.

Вот самолет остановился на старте. Филиппыч запросил разрешение на взлет. Снял машину со стояночного тормоза и нажал на педали, удерживая ее на месте. Механик медленно вывел двигатели на взлетный режим — раздался рев, от которого задрожала вода в лужице. Отпустил педали. Самолет вначале медленно — еще можно было видеть в его полированном брюхе отражение стыков бетонных плит, — а потом все быстрее и быстрее, с оглушительным звуком раздираемой крепчайшей ткани пошел на взлет. Вот приподнял нос, и между колесами и бетонкой появился просвет. В плоскостях на мгновение мелькнуло зеленым дымом отражение леса — последнее, что связывало самолет с землей, — через мгновение он принадлежал только небу.