Второе рождение Жолта Керекеша - [23]

Собака моментально повиновалась. Она подползла к ногам Жолта, положила на них голову и глубоко-глубоко вздохнула.

*

Предсказание Жолта сбылось — в поезд их не пустили.

Задумчивые, растерянные, они вели собаку на веревочке по улицам Зебегени. Потом напоили ее из водокачки, накормили остатками мясных консервов, и собака доверчиво приняла еду и питье из рук Жолта. Она трусила с ним рядом, словно целую жизнь он был ее хозяином.

На ходу они ее окрестили.

— Удалец. Давай назовем ее Удалец, — предложил Жолт.

— Может быть, лучше Хитрец? — отозвался Дани.

— Ладно. Пусть будет Хитрец, — став покладистым, согласился Жолт, не без основания опасаясь, как бы Дани опять не захныкал, что они опаздывают.

Было половина седьмого. Еще час, и настанет кромешная тьма, а о том, как они доберутся домой, Жолт имел весьма смутное представление.

Но удача их сегодня не покидала, как и эта привязавшаяся собака: на шоссе их подобрал самосвал. В неуютном железном кузове собака сделалась беспокойной; шум мотора, очевидно, внушал ей страх, но бежать она всерьез не пыталась. Возле Ва?ца их взял в машину еще один добрый шофер. Они мчались к Пе?шту в открытом грузовике и дрожали от холода. Это был грузовик, в котором днем возили песок, и когда на Вацском шоссе они слезли и простились с водителем, то с минуту изумленно таращились друг на друга: оба с головы до ног были покрыты желтовато-белой пылью.

— Ничего, дома отмоемся, — сказал Жолт, чтобы утешить Дани, чьи расклешенные синие джинсы сделались совершенно белыми.

В трамвае Жолт по всем правилам купил собаке билет, и, пока с контролером велась дискуссия, считать ли намордником намотанную ей на нос веревку, они доехали до Западного вокзала. Потом их высаживали еще несколько раз, и все-таки они добрались до дома быстрее, чем если бы ехали поездом.

На площади Па?шарет Дани с мягким сочувствием попрощался.

— Только девять часов. Значит, у меня все в порядке. А у тебя? — спросил он, поглядев на собаку.

— Не беспокойся! Привет! — ответил Жолт, и голос у него даже не дрогнул.

На самом же деле от волнения его стало подташнивать. А кроме того, ему было стыдно, что он боится, страшно боится ожидавшей его дома баталии и других непредвиденных последствий. Но он все-таки крикнул собаке:

— Пошли!

Забежав немного вперед, собака туго натянула веревочный поводок. Жолт ее с досадой одернул, и собака сразу подладилась под его шаг.

На углу Жолт остановился. Ему надо было передохнуть и собраться с силами. Он сел на корточки и прислонился спиной к ограде. Ласково помахивая мохнатым хвостом, собака уселась рядом, потом доверчиво прижалась к его коленям понуренной головой и затихла.

— Бедное слепое животное, — прошептал растроганно Жолт, слушая довольные, долгие вздохи собаки. Опять — уже в третий раз — сердце его учащенно забилось. Но время летело, пора было подниматься.

«Вот и кончился день!» — сказал мысленно Жолт, печально и медленно направляясь к дому. Но сказать ему хотелось совсем другое. Если б не отвращение к пышным словам, он бы выразился примерно так: кончилось ощущение счастья, наполнявшее его с той минуты, когда к нему подползла эта жалкая собака и доверчиво прижалась к его ногам.

Глава III «ЗНАЧИТ, ТЫ СИДЕЛ НА ДЕРЕВЕ?»

Вот уже полчаса доктор Керекеш придумывал всевозможные хитроумные предлоги, чтобы оттянуть прогулку с собакой. Щепок тихо повизгивал и, косолапя, семенил по комнате. Временами по неизвестной причине он вздрагивал и робко поглядывал на вздымавшееся над ним гигантское двуногое существо. Керекеш, разумеется, не питал к нему никакой неприязни. Более того, он прилагал все усилия, чтоб полюбить его всей душой. Он как бы приказывал себе любить щенка, ибо смотрел на него как на будущего союзника. Выбрав его из пяти крохотных пойнтеров, Керекеш не без оснований надеялся, что белый длинноногий щенок, отпрыск победителя международных соревнований, унаследует от своего знаменитого отца не только изящную, царственную осанку, но и смелый, великодушный нрав.

С щенком, однако, что-то стряслось. И произошло это не далее, как три дня назад.

Раздосадованный, доктор разыскал свои старые брюки, вполне пригодные для подобной прогулки. Затем неторопливо переоделся, стараясь не выходить из себя от тоненького щенячьего визга и намереваясь вытерпеть всю последующую мучительную, но неизбежную процедуру.

Щенок сидел в дверях, прижав большие черные уши. Иногда, изгибаясь всем телом, он пытался стянуть с себя задней лапой ошейник. Это продолжалось недолго, потому что его отвлекали действия Керекеша.

Стремясь создать видимость веселого настроения, Керекеш стал подбрасывать туго надутый резиновый мяч. В коричнево-золотистых глазах щенка странно чередовались страх и желание поиграть. Он тихонько повизгивал, стучал по полу несоразмерно большими лапами, но к Керекешу не подходил. Если же Керекеш сам к нему приближался, щенок начинал сразу пятиться и, натыкаясь на стулья, улепетывал в укрытие под маленький стол, где его ждали коврик из губки и пуловер. Столик напоминал ему, должно быть, прежнюю будку, и только там он чувствовал себя в безопасности. Целыми днями он либо глодал резиновую желтую кость, либо спал. Вначале своим послушанием он очаровал всю семью. Его спрашивали: «Где твое место?» — и щенок, смешно переваливаясь, бежал на место, то есть под стол. Но однажды он заупрямился, и с тех пор выманить его из-под стола удавалось с великим трудом и то лишь с помощью разных уловок. Позднее Керекеши сделали еще одно наблюдение: когда над щенком не бывало стола, он просто дрожал от страха. Ему было уже три месяца, но в сад его приходилось таскать на руках; в саду несколько минут он принюхивался, делал свое дело и затем стремглав мчался в дом.