Второе пришествие землян - [2]

Мы установили куб покетсата под обтекатель ракеты, закрутили винты, отошли подальше, связались с ЦУПом, все честь по чести – частный взлет, получили данные на орбиту, все дела. И Илья дал на своем смартфоне команду на старт.

Ракета взревела и, едва не сшибив нас с ног ударной волной, резво прыгнув куда-то ввысь, мгновенно исчезла из глаз, оставив волну жара, запах сгоревшего керосина и густой, расходящийся инверсионный след. Мы, раскрыв рты, пялились в опустевшее небо.

А потом дед Ильи нацепил на нас операторские очки, и мы увидели через камеру на борту ракеты, как внизу выгибается огромной бездонной чашей Земля.

А потом обтекатель распался, и я вместе с покетсатом вылетел наружу из уходившей на посадку ракеты и продолжил дальше свой суборбитальный полет в абсолютном одиночестве в бездонном пространстве космоса…

Я был прямо там…

Мы могли вращать камеру, озираясь. Сбоку, сверху, опять сбоку проносилась затянутая облаками Земля. А потом вдалеке разгорелась яркая быстро вырастающая точка.

Это был Орбитальный Стапель, именно так – с большой буквы. Последнее достижение великой эры общемировых космических проектов. Я видел ее закат собственными глазами.

Без достаточной разрешающей способности камеры ничего мы, конечно, не увидели, пролетая мимо в сотнях километров ближе к Земле, а так почти лично присутствовали при конце эпохи. Я видел, как били выхлопы из множества двигателей маневровой системы Стапеля, похожего на ажурную сеть мостовых ферм, скреплявших многоэтажки цилиндрических обитаемых модулей и стволы параболических ферм с листьями солнечных батарей. Десятки двигателей в полной тишине выбрасывали потоки раскаленного газа, разгоняя всю эту махину, похожую на город, уводя его на все более высокую орбиту, все выше, туда, где его уже нельзя было толком разглядеть, – выше тридцати одной тысячи километров, за геостационарную орбиту, на орбиту захоронения. Там находили последний приют аппараты, слишком большие или слишком опасные для спуска в атмосферу Земли, успокаиваясь там и не угрожая столкновением с аппаратами орбитами ниже.

Дед Ильи только вздохнул, прощаясь, как я теперь понимаю. Он там был, он его строил, теперь он его окончательно оставил вместе с непомерно большим куском жизни…

Это был день гибели традиционной космонавтики, но я тогда этого, конечно, не знал.

Я еще грезил, как однажды поднимусь на этот восхитительный и потрясающий Стапель, чтобы построить корабль, на котором я отправлюсь в глубокий космос к неоткрытым мирам.

Ничего этого, конечно, не сбылось.

Где-то через месяц, когда я уже был дома в теплом семейном кругу пристального отеческого попечения, похожего на домашнее заключение, все еще ограниченный в свободе и сетевом общении, с родительского соизволения со мной созвонился Илья.

– Тебе спутник случайно не нужен? – спросил он.

Я как-то даже не сразу его понял:

– Спутник? Это который спутник? Твой, что ли?

– Ага, мой…

– А тебе дедушка по башке за это не даст?

– Не даст. Он умер.

Когда даже твои прабабушки живы, трудно оценить смерть в другой семье. Я не нашелся, что сказать.

В доме у Ильи стояла тихая тенистая молчаливая печаль. В комнате дедушки на воздушном экране все еще бежали строчки телеметрии от распределенного ЦУПа, автопилот вел спутник по его низкой орбите, даже после того, как за ним стало некому присматривать. Несколько юбилейных книг на полках, картина в тонкой металлической рамке, точнее, напечатанная маслом фотография – восход Солнца из-за пересекающихся дисков Луны и Земли, вид из космоса, откуда-то издалека, потому что это была оборотная сторона Луны.

С момента запуска покетсата я времени не терял. Все это время я засыпал бездны безнадежного незнания мешаниной спутанных фактов о реальном, невыдуманном космосе, и опознал море Москвы, в котором еще до моего рождения была брошена так и не восстановленная Единая Лунная станция – огромный проект, последний всплеск общечеловеческого глобализма, закончившийся черт знает чем…

Я посмотрел на синусоиду проекции орбиты спутника на поверхность Земли и прошептал:

– Летит.

– Ага, – безрадостно отозвался Илья. – Пока летит.

Время полета было не бесконечным, и оно истекало. Спутнику оставалось не больше трехсот оборотов. Это примерно две недели. Потом атмосфера, хотя и разреженная, все-таки затормозит низколетящий спутник, и он, падая к поверхности, сгорит быстрее, чем пылинка в газовом пламени. На Земле даже не заметят.

Спутник никому не был нужен, даже Илье.

– Когда дедушка умер, они мозг ему вытащили и заморозили, – пробормотал он. – У него там осложнения были из-за космоса. Из-за невесомости. Они его увезли, вроде ненадолго, провериться, а там он умер, мозг вынули и заморозили. Говорят, может быть, когда-нибудь его разморозят, они говорят, будет жить в свое удовольствие в сгенерированном мире, где можно делать что угодно. Что он так сам хотел… Только он не будет жить в свое удовольствие – он это все ненавидел. Анестезия для сознания, говорил. Он так жить не станет, по-ненастоящему…

Он не хотел видеть спутник, думать о спутнике, беспокоиться и заботиться. Он хотел забыть, не заходить, не видеть, не вспоминать, не плакать. И забота о спутнике тяготила его непомерно.