Второе лицо, настоящее время - [5]

— Терри, никто не просит тебя убивать себя. И даже не заставляет становиться той, какой ты была прежде.

— Да? В таком случае за что же тогда они вам платят?

— Позволь мне попытаться объяснить. Сядь, прошу тебя. Пожалуйста.

Я ищу взглядом часы и наконец вижу их на верхней полке. Мысленно устанавливаю таймер на пять минут, сажусь напротив нее и кладу руки на колени.

— Валяйте.

— Твои родители просили поговорить с тобой, поскольку я уже помогала другим людям, оказавшимся в твоей ситуации, людям, которые пострадали от передозировки дзена.

— Чем помогали? Притворяться теми, кем они не являются на самом деле?

— Я помогала им вернуть их личность. Твой жизненный опыт подсказывает тебе, что Тереза была каким-то другим человеком. Никто с этим не спорит. Но сейчас ты в таком положении, когда и биологически, и юридически ты — Тереза Класс. Есть ли у тебя какие-либо планы на этот счет?

Вообще-то говоря, есть. В мои планы входит как можно скорее вырваться из этого ада.

— Я буду с этим бороться, — говорю я.

— А как же Элис с Мйтчем? Я пожимаю плечами:

— О чем вы?

— Они по-прежнему твои родители, а ты их ребенок. Передозировка убедила тебя в том, что ты теперь другой человек, но они-то не изменились. Они по-прежнему в ответе за тебя, по-прежнему заботятся о тебе.

— Тут уж ничего не поделаешь.

— Ты права. Это факт твоей жизни. У тебя есть два любящих тебя человека, и вы проведете вместе всю оставшуюся жизнь. Вы должны подумать о том, как сложатся ваши отношения. Дзен, возможно, сжег мост между тобой и твоей прежней жизнью, но ты можешь выстроить этот мост заново..

— Док, я не хочу его строить. Знаете, Элис и Митч вроде бы и неплохие люди, но если бы я искала себе родителей, то нашла бы кого-нибудь другого.

Доктор Милдоу улыбается:

— Никто не выбирает себе родителей, Терри. Мне не до смеха. Я киваю на часы:

— Мы понапрасну теряем время.

Доктор наклоняется вперед, похоже собираясь прикоснуться ко мне, но не делает этого.

— Терри, ты ведь не исчезнешь сейчас, когда мы с тобой обсуждаем то, что с тобой произошло. Ты ничего не теряешь. Единственная разница в том, что те воспоминания будут тобой восприниматься как твои собственные. Ты сможешь вернуть себе прежнюю жизнь и избрать новый жизненный путь.

— Ну да, что может быть проще? Смогу и продать свою душу, и держать ее при себе.

Я не помню первых недель пребывания в госпитале, хотя доктор С. говорит, что я не спала. В какой-то момент я осознала, что время движется, или, вернее, что я перемещаюсь сквозь время. Вчера я ела в обед лазанью, сегодня я ем мясной рулет. Девочка, лежащая в кровати, — это я. Думаю, я уясняла себе это, но после еще не раз забывала, прежде чем научилась удерживать все в памяти.

Было каждодневное психическое истощение, потому что все оказалось таким неумолимо новым. Я могла по полчаса пристально смотреть на дистанционный пульт телевизора, название его вертелось у меня на языке, и продолжалось это до тех пор, пока сестра не брала его и не нажимала на кнопку. Тогда в голове вспыхивало: «пульт». И иногда следом всплывала целая цепочка сопутствующих понятий: «телевизионный канал», «игровое шоу».

С людьми дело обстояло сложнее. Они называли меня каким-то странным именем и явно чего-то от меня ждали. Что же касается меня, то все посетители — от ночной дежурной медсестры до привратника, пропускавшего ко мне Элис и Митча Класс, — казались мне одинаково важными, а вернее сказать — совершенно не важными фигурами.

Все, кроме доктора С. Он был там со мной с самого начала, поэтому я считала его своим близким другом еще до того, как познакомилась с ним. Он принадлежал мне в той же степени, что и мое собственное тело.

Но все прочее, касающееся этого мира, — имена, любые подробности, факты, — должно было вытаскиваться на свет божий поодиночке. Мой мозг служил чердаком, битком набитым всяческим интересным, сваленным в кучу хламом.

И лишь постепенно я начинала понимать, что, должно быть, кто-то до меня уже владел этим домом. А потом поняла, что этот дом посещали.

После воскресной службы меня со всех сторон охватывает людской поток. Люди перегибаются через сиденья, чтобы обнять Элис, Митча, затем меня. Они похлопывают меня по спине, пожимают руки, целуют в щеки. С помощью обрывочных погружений в память Терезы я понимаю, что многие из этих людей, судя по их эмоциям, приходятся мне тетями или дядями. И любой из них, попади вдруг Тереза в беду, приютит ее, накормит и спать положит.

Все это очень хорошо, но от бесконечных объятий и поцелуев я готова кричать.

Хочется поскорее вернуться домой и сорвать с себя эту одежду. Мне ничего не остается, как носить нелепые девчачьи наряды Терезы. Ее шкаф забит ими, и я наконец отыскала себе один, если и неудобный, то, по крайней мере, впору. Хотя ей самой эти прикиды нравились. В основном это курточки с набивным цветочным рисунком. Кто бы мог усомниться в непорочности девочки с длинной шейкой Лауры Эшли?[5]

Под непрерывным натиском людей мы постепенно выбираемся в вестибюль, затем — на тротуар и стоянку. Я уже не пытаюсь сопоставлять их лица с чем-то, извлекаемым из воспоминаний Терезы.